Нравственный облик советского человека
Жажда комфорта и право на достойное существование. Любовь к родине и советский патриотизм. Идеалы и ценности советского человека. Советский характер.
Понять нравственный облик советского человека возможно лишь в том случае, если отдать себе отчет, что он выкован в условиях активной несвободы, то есть в особом мире, совершенно непохожем на мир начала XX века в России или на мир современных демократических государств. В этом мире сохранить человеческую душу чрезвычайно трудная задача, которую советский человек разрешил.
В результате в советской России существует две нравственности: официальная и тайная. Официальная социалистическая нравственность содержит в себе установки власти, которые она считает обязательными для советского гражданина; на словах и чрезвычайно громко она признается всеми. Она является чистейшей фикцией и внутренне почти целиком отвергается всем населением советской державы. Однако эта фикция, как, впрочем, и всякая фикция, не проходит бесследно для отвергающего ее человеческого сознания, но давит на душу беспрерывно.
Впрочем, в одном естественном пункте официальная нравственность принимается населением, и в высшей степени интересно посмотреть, что же это За пункт? Рассуждения советского человека протекают по такой, приблизительно, схеме: «Конечно, все что нам рассказывают, - это ложь и должно быть отвергнуто как вздор, весь этот социалистический гуманизм и Павлик Морозов. Но вот партийное агитаторы говорят: нельзя жить только для себя, нужно служить чему-то другому. Тут они правы. Конечно, не тому, чему они сами кланяются, а другому, но без служения нельзя».
Было бы величайшей ошибкой полагать, что идеей служения русский народ обязан большевикам. Просто тут ранний большевизм перекликается с исконной русской традицией. Эта потребность служения у лучших комсомольцев была в свое время очень сильно выражена. Они ошиблись в выборе ценности, и в этом их трагедия. Когда они рвали с коммунизмом, разрыв этот был у них радикален: отвергалось все. Но идея служения осталась.
«Надо служить рад ее» - это одна заповедь советской неофициальной нравственности. «Надо любить людей и относится к ним по-человечески» - другая заповедь. Заповеди эти могут не исполняться и в огромном большинстве случаев не исполняются. Но они признаются и признаются не на показ, а в силу непоколебимого внутреннего убеждения.
В связи с этим культ героев российской государственности - Суворова, Кутузова, Александра Невского, Богдана Хмельницкого - мало говорит уму и сердцу советского человека. Задуман был этот культ как могучее пропагандное средство. Важно было советскую власть представить как продолжательницу российской имперской традиции. Замысел дал осечку. Советский человек уважает этих героев, но сердцем он тянется к другому, и подражать он хотел бы не им.
Зато образы революционеров год от году становятся ближе и дороже советскому человеку. Декабристы, Герцен, Софья Перовская, Желябов перекликаются с заветными его чувствами. Образы этих людей, светлые для советского человека, зовут к борьбе против тирании. Советский человек подставляет на место царского самодержавия - коммунистическую диктатуру, а на место героев и мучеников революции - себя.
С этой точки зрения совершенно неважно, имеет ли народ дело с подлинными образами революционных деятелей, или с их стилизацией. Образы эти приобрели огромную динамическую силу и мобилизованы на дело российского освобождения. Их слова и дела призывают к борьбе. Сталин затем и канонизировал Суворова, Кутузова, Нахимова, чтобы идее социальной правды и человечности противопоставить идею великой империи. Советский человек не особенно пленился этой идеей. Но идее социальной правды он остался верен и по-новому свежо и сильно осознал ее как идею подлинной человечности. И, конечно, образы русских революционеров, которым готов отдать свое сердце советский человек, далеки от соответствия оригиналам, а функциональная их нагрузка создана потребностями эпохи. Но факт возрождения революционных симпатий остается несомненным и значение его трудно преувеличить.
Очень характерно для советского человека презрение к внешней нравственности, то есть к тому, что общепризнано, к нормам, принципам, правилам поведения. Советский человек действует так, как будто ему первому в мире приходится решать нравственные вопросы за собственный страх и риск и от случая к случаю. Черта эта имеет свое положительное значение, а также и несомненные опасности. Но надо думать, что она преходящая.
Видеть в этом проявлении, лишенном всяких формальных определений нравственности, выражение особенностей русской души нет никаких оснований. Причины этого явления просты и ясны.
Проявление подлинной нравственности в Советском Союзе есть нарушение норм, ибо советское государство противно нравственности. И это нарушение норм совершается непрерывно в огромных размерах. Закрыть во время глаза, сделать незаконную поблажку, пустить в ход «липу», опоздать или поспешить, предупредить, забыть, замолвить слово, дать адресок, применить одну из миллионов форм блата, просто рискнуть, и подчас многим, чтобы спасти другого от несчастья, - таковы бесчисленные проявления дружбы, человеколюбия, просто человеческого участия. Без этих проявлений жизнь в СССР стала бы невозможна.
Конечно, проявлений эгоизма, подсиживания, даже предательства (впрочем, чаще вполне вынужденного) в СССР сколько угодно. Это очень понятно: это соответствует дурным инстинктам человека и это всячески поощряется властью. Но вот добрые проявления человеческого сердца никем не поощряются и не могут принести советскому гражданину никаких выгод, зато влекут за собой самые тягостные последствия. И тем не менее эти проявления совершаются беспрерывно. Вспомним, что мы говорили о непрерывном преодолении страха в советской стране.
Нигде нравственные акты не свободны более, чем в современной России; нигде их природа не является более чистой, т. е. более свободной от влияния посторонних мотивов: корысти, лицемерия, одобрения или неодобрения общественного мнения и т. п.
Эта беспримесность нравственных мотивов советского человека кладет на его нравственный облик особый отпечаток. Он, собственно, следует не принципам. Ибо принцип расцветает в атмосфере права, а не бесправия. В концлагерной жизни (ибо вся Россия не что иное, как концлагерь) действует не принцип, а сердечный порыв. Поэтому для советского человека совесть - единственный источник его морали . Советское право советский человек презирает, ибо ясно видит его безнравственную природу. Не слишком высоко ставит он и нормы внешней нравственности: что прикажете делать с заповедью «не укради», если не воровать (у государства) значит погибнуть? Но зато, когда заговорит сердце, тогда нормой от голоса совести не отделаешься. Ибо норма - одно, а чрезвычайный случай - другое, а под солнцем сталинской конституции жизнь состоит из чрезвычайных случаев, и чтобы помочь человеку по-настоящему, нужно и себя подвергнуть немалому риску и не одну норму нарушить. В лабиринте запутаннейших отношений в Советском Союзе норма не светит, а чадит. И человек в каждом отдельном случае обращается к собственной совести.
Советский человек не боится греха и совершает его чрезвычайно легко. Это совершенно естественно: в условиях активной несвободы слишком усердное воздержание от греха неизбежно и быстро приводит к физической гибели. Но греху советский человек не служит. Злое он творит без наслаждения грехом. Он просто не чувствует своей вины, вернее слишком легко оправдывает ее тем, что поведение его вынужденное. Оно и в самом деле в огромном большинстве случаев определяется необходимостью спасения живота. Советскому человеку приходится выбирать не между грехом и воздержанием от него, но между грехом и гибелью или, по крайней мере, весьма ощутимым приближением к ней.
Зато добро советский человек творит без мысли о заслуге, просто по влечению сердца. И он часто творит его. Советская жизнь дает ему для этого огромное количество поводов, которые отсутствуют в налаженной и комфортабельной жизни Запада. Зато она и грозит ему бедами и несчастиями за каждое доброе дело. И он пренебрегает этими угрозами с такой легкостью, которая едва понятна для западного человека.
При этом советский человек не просто творит доброе дело, он творит его с большим мастерством. Он проявляет изумительную чуткость к чужой потребности и всегда индивидуализирует свое доброе дело. Он не облегчает себе задачи, не отмахивается от tfee наиболее для себя легким жестом благожелательности, он любит разрешить трудную задачу, он равняется по чужой беде, а не по своему удобству.
Для него доброе дело отнюдь не предмет морального комфорта, оно существует не для него, а для того, кто в нем нуждается.
Рассказывают, что зимой 1945-46 года советские солдаты снабжали немецкие семьи, с которыми они были в приятельских отношениях, дровами и углем. На своих горбах таскали они топливо, сразу определив, в чем больше всего нуждаются страдающие от холода немцы.
Нравственный мир советского человека примитивен. (Мы говорим о большинстве; люди большой моральной одаренности и чуткости встречаются в Советском Союзе ничуть не реже, чем в других странах, но ведь большинства они нигде не составляют.) Иногда кажется, что у советского человека вообще нет никакого морального кодекса, а руководствуется он в своем поведении вдохновением: сегодня так, а завтра совсем иначе. Но он не нигилист. Природу нравственности он ощущает свежо и сильно.
Любопытно, что советский человек лишен психологии завоевателя. Стоит только сравнить победителя француза или немца с русским, чтобы в глаза бросилась огромная разница. Те горды победой, смотрят на занятие страны, как на добычу, благодарны своей власти за военную славу и возможность поживиться за чужой счет.
Эти чувства советская власть хотела вызвать и у своих солдат, но без всякого успеха. Конечно, советский солдат далеко не образец гражданской добродетели и отнюдь не прочь поживиться трофеями. Он же и отощал свыше меры на сталинских харчах и родные у него в колхозе не сыты. Но даже набезобразничав, он же потом ворчит на начальство: «Бот безобразие какое: дисциплины мало. А начальство, чем бы смотреть, само теми же делами занимается. Непорядок…» Сам, может, грабил и насиловал, а потом жаль: «Как на нас смотреть будут? Начальство у нас не туда глядит».
Присоединение Прибалтики русского солдата не обрадовало, империалистических чувств не пробудило. Доминирующие чувства - жалость и сочувствие к местному населению. И глубокий реализм; «Эх, и жили они без нас, да вот мы протянули им руку помощи…» Уничтожающая ирония по отношению к большевистской фикции соединяется с полной свободой от шовинизма: его нет и следа. Но и виновным себя перед балтийцами солдат не чувствует и совесть его спокойна: «наше дело маленькое, а нас разве спрашивают, кабы наша воля…» Относительно будущего страны он не строит себе никаких иллюзий: «узнают они нашу светлую жизнь» - говорит он без тени злорадства. И ему по-настоящему грустно при мысли, что сталинщина уже не ограничивается пределами России. В эстонцах и латышах он видит товарищей по несчастью и немедленно включает их в число соотечественников. Такая аннексия, конечно, ничего общего с империалистической идеологией не имеет.
Советский Союз - страна, где ежедневно и ежечасно совершаются в молчании героические дела. Совершаются не помпезными героями, а рядовыми людьми. Обойти эти дела, говоря о нравственном облике советского человека, невозможно.
Вот типичная драма советской семьи: муж едет «на Курильские острова». За катастрофой иногда следует развод, продиктованный часто требованиями самосохранения. Иногда дело не ограничивается разводом: в газетах появляются письма, в которых жена отрекается от мужа, дети - от отца. Кто знает советские условия, тот не посмеет бросить камень в жену и детей.
Но вот другие примеры: ни жена, ни дети не отрекаются, хотя это грозит им самыми тяжелыми последствиями. И жена, бросив комнату в столице (комната в столице - мечта миллионов!), едет в глушь ссылки и там в ближайшей к концлагерю деревеньке хоронит себя на многие годы. Статистики фактов женского самоотвержения нет в Советском Союзе, но кое-что о них все же известно. Или жена, связанная детьми, остается дома, воспитывает детей и шлет посылки мужу; чего это ей стоит, знает только она. Такой брак стоит тысяч буржуазных благополучных браков, и их в России немало.
Вообще запечатлеть дружбу и любовь героическим поступком или многолетним героическим поведением поводов в СССР совершенно достаточно. Многие от этих поводов, конечно, бегут, но поразительно велико число людей, которые даже не думают о бегстве. Бытового героизма во всех слоях населения современной России реченька бездонная…
Служение ценности для советского человека понятие совершенно бесспорное. Но как обстоит дело с выбором этих ценностей?
Тут беспрерывно совершаются огромные ошибки. Не будем говорить о героизме Чапаевых, повторенном красными партизанами периода немецкой оккупации или о героизме лучшей части комсомола, проявленном во время первой пятилетки. Эта последняя ошибка, едва ли когда-нибудь повторится.
В этике у советского человека нет осознанного руководящего принципа . Он творит от случая к случаю, повинуясь довольно прихотливым требованиям своей совести. Совесть - муза его нравственного поведения, и если она помогает ему подчас создавать шедевры, то нередко оставляет его на положении беспризорного. Это отнюдь не связано с вечными свойствами русской души. Ведь в нравственном отношении современный русский человек предоставлен самому себе; единственное воспитание, которое он получает, - за редчайшим исключением, - воспитание сталинское, то есть безнравственное; быта в России нет, он разрушен до основания, быть нравственным в СССР значит в глазах власти быть преступником. И то, что советский народ не превратился и, по-видимому, не превратится в народ моральных уродов - одно из величайших чудес нашего времени.
С эстетикой дело обстоит совсем плохо. Одолевает безвкусица. Это даже не совсем понятно: русская история показывает наличие у русского народа иногда очень большого вкуса. И теперь еще не умерли в СССР традиции великого искусства. Но советского человека тянет к Есенину, в нем много дешевой сентиментальности. Однако это в области художественного восприятия, а отнюдь не в жизни.
Под сознательным хамством и внешней грубостью в глубине советской души живет лирическая нежность, правда, выражаемая нередко в сентиментальных и пошлых формах. Едва ли есть еще одна страна в мире, в которой так любили бы поэзию. Не только молодежь, но и взрослые, вполне умудренные опытом советской жизни, если не пишут, то очень охотно читают и переписывают стихи, часто плохие, но это - другой вопрос. Потребность советского человека в лирике, несомненно, свидетельствует о его интравертированности. Впрочем, воздержимся от каких-либо выводов по этому поводу. Лирика же военных лет это явление, едва понятное в своей неожиданной нежности.
Едва ли какой нибудь другой народ способен создать подобную военную лирику. Во всяком случае ни у одного из них ничего подобного нет. Не бранная слава, не подвиги, не ненависть к врагу, не опьянение битвой составляют содержание русской военной лирики. И, конечно, упоминание о Сталине прозвучало бы в этих стихах, как кощунство. Но «и в холодной землянке тепло» (эту «Землянку» с восторгом пела вся Россия) не от забот партии и великого Сталина, а лишь от мысли о глазах далекой возлюбленной. Боец хочет верить, что он не погибнет, а спасет его сила любви, с которой ждет его любимая девушка.
И разве не удивительно, что именно один из сталинских активистов - Констатин Симонов - автор нежнейших стихов о мистической силе женской любви? Его сознательность побудила его написать «русский вопрос». Его подсознание (в разрешенный, о, конечно, только в разрешенный момент!) подарило ему, вероятно неожиданно для него самого, решительное утверждение сверхприродной силы любви: «ожиданием своим ты спасла меня»… Ведь не мудростью сталинского руководства, не превосходством Советской армии над фашистскими захватчиками, не совершенством советского строя, а только ожиданием, тем ожиданием любящего человеческого сердца, которое есть непрестанная безмолвная молитва о спасении любимого…
Очень интересен и сложен тот психологический комплекс советского человека, в который входит его любовь к комфорту . Комфорта он не знает, но тянется к нему чрезвычайно. Сама эта тяга представляет собой загадку. Предметы комфорта имеют над его душой неодолимую власть. Самое представление о комфорте у советского человека своеобразно. Часы, патефон, велосипед - это в его глазах предметы комфорта. Чтобы приобрести их, он способен на настоящие жертвы. Велосипед - предмет гордости владельца и зависти знакомых - будет висеть в его комнате на стене (больше поместить его негде) и владелец будет им только редко, по выходным дням, пользоваться. Очарование этого до последней степени условного комфорта заключается в его резком контрасте с привычной нищетой. Во время войны с Финляндией впечатление, произведенное линией Maннергейма, было ничтожным по сравнению с впечатлением от финского комфорта. Часы! Пылесосы! Электрические печи! Шерстяное белье! Обувь! А какой краской покрыты двери! «Я нарочно соскоблил немного и привез». Не было конца перечислению предметов, поразивших воображение именно своим назначением служить удобству человека. «Как удобно и как просто. Живут же люди!» Знакомство с миром неслыханного комфорта затронуло особенно болезненную струну в душе советского человека, нанесло ему новую жестокую травму. Замечательно, что интересовали его преимущественно предметы массового комфорта («Очень просто и у нас могли бы производить!»), все исключительное в этой области нисколько его не интересовало.
Эта тяга к комфорту, кажется нам, объясняется не только беспросветной нуждой, которой так много в Советском Союзе. Она есть своеобразно траксформированное утверждение человеческого достоинства. Она есть священное убеждение в том, что человек не имеет права жить нищим, потому что он царь природы, и весь мир ему на потребу. Предметы комфорта в его глазах - символы зажиточной, достойной человека жизни. Он остро переживает унизительность нищеты и, протягивая руку к комфорту, видит в нем не столько материальное удобство, сколько спасение от унижения .
Что тяга к комфорту не есть элементарная жажда обогащения, подтверждается еще и тем, что комфорт воспринимается не как личная, а как национальная проблема. Личные потребности немедленно связываются с общими. - «Наладить бы массовое производство… для народа необходимо. И стоило бы пустяки…» Только в порядке массового производства и дешевого сбыта и можно разрешить проблему комфорта, а не посредством рвачества и всеобщей свалки. Это советский человек (по крайней мере теоретически) превосходно понимает.
О том же говорит и то обстоятельство, что с жаждой комфорта у советского человека сочетается удивительная свобода от власти вещей. Он легко отрешается от своего достояния; было бы только ради чего. Он презирает, не безусловно, но с определенной точки зрения, и эти самые вещи: «барахло». Обозначить как барахло он может и золото и бриллианты: «погиб человек из-за барахла», с оттенком неодобрения к погибшему. Еще больше он презирает людей, рабствующих вещам, находящихся у вещей в безусловном подчинении: «барахольщики». Слово это - одно из самых презрительных в современном русском языке.
Обобщая отношение советского человека к комфорту, кажется, можно сказать, что он признает комфорт за очень большую ценность, может быть за большую, чем следовало бы, бессознательно чуя в комфорте средство утверждения достоинства человека. Проблема комфорта, с его точки зрения, может быть разрешена только в национальном масштабе и обязательно должна быть разрешена. Но эта ценность, однако, отнюдь не величайшая и при столкновении с ценностью более высокого порядка, должна быть принесена в жертву ей без малейшего колебания.
Другой не менее сложный и не менее характерный нравственный комплекс советского человека - это его любовь к родине .
Анализ этого чувства чрезвычайно осложняется тем, что оно в значительной степени входит в сферу показной сознательности, что оно эксплуатируется сталинской властью, а потому стимулируется ею. Оно является составным элементом не только реального, но и фиктивного советского человека. Иными словами, каждый советский гражданин обязан быть патриотом и обязан демонстрировать свою привязанность ко всему комплексу идей, составляющих понятие «советской родины», начиная от уважения к Александру Невскому и Суворову и кончая горячей любовью к партии, правительству и лично великому Сталину. В патриотизме советского человека элементы фикций сплетены с элементами совершенно реальной любви к совершенно реальной родине и отделить одно от другого отнюдь не легко, тем более, что нередко весьма громогласно выражая свои патриотические чувства, он и сам толком не знает, где кончается его искренность и начинается ложь перед властью и, главное, перед самим собой.
Для активиста исповедуемый им советский патриотизм есть, прежде всего, средство самообмана и самооправдания; для сознательного же врага советской власти его любовь к родине зачастую Должна расцениваться как патриотизм российский, вполне антисоветский по содержанию.
Средний советский человек находится между Этими двумя полюсами. Патриотизм его, в своей основе просто российский, обременен большим или меньшим количеством «советских» элементов. Отношение отдельных людей к отдельным идеям, объединенным в комплексе «советской родины» вполне индивидуально и имеет бесконечное количество вариаций.
Используя «советские» элементы комплекса - любовь к советским песенкам, советскому спорту, отдельным героям Советского Союза (получившим свои отличия не за стахановские рекорды, а за подвиги в Отечественной войне), к московскому метро или Художественному театру (с прицепкой имени Горького), - партия весьма успешно обыгрывает любовь советского человека к своей родине и народу, облекая ее в ризы советского патриотизма и приклеивая к ней вполне фиктивную любовь к делу Ленина-Сталина, строительству коммунизма и даже к органам государственной безопасности.
Большую роль здесь играет лелеемая в комплексе советского патриотизма гордость различными достижениями, в которой советскому человеку предлагается компенсация его рабского и униженного положения. Власть предлагает ему гордиться тем, что это якобы он совершил великую революцию, он построил мощную промышленность, он освоил Сибирь и север, он создал сильнейшую в мире армию, он добился победы над Германией… Советский человек прекрасно знает, что великая революция принесла ему рабство, что мощная промышленность не в состоянии снабдить его лишней парой штанов, что освоение необжитых районов стоило миллионов жизней, что сильнейшая в мире армия лишь орудие порабощения, что победа в Отечественной войне «лезет ему, как говорится, боком». Достижения советской власти стоили ему, однако, таких трудов и жертв, что он не допускает даже мысли о том, что они вообще никому не нужны. Отречься от них значило бы для него окончательно обессмыслить и свое собственное существование. И он гордится якобы «своими» достижениями, оправдывая хотя в какой-то мере перед самим собой свое участие в них.
И в тоталитарном государстве он продолжает чувствовать себя сыном великого народа, призванного совершить великие дела. И даже признавая, что какой нибудь Беломорско-Балтийский канал в сущности совершенно бесполезное сооружение, он все же гордится тем, что русские люди сумели прокопать его, пусть даже в качестве зэков, и пусть даже ценой тысяч и тысяч жизней.
Вероятно, каждый москвич отлично знает, как строилось московское метро и более или менее ясно понимает, что эта роскошь России не по карману. И все-таки он гордится тем, что под его городом проложена эта подземная дорога. Он с удовольствием прохаживается по ее роскошным станциям и гонит от себя мысль, что для того, чтобы не опоздать на работу, ему было бы достаточно простой железобетонной коробки, а средства истраченные на порфир и мрамор могли бы пойти на жилищное строительство и избавить от необходимости ютиться с женой и тещей в одной комнате.
Советский человек знает, что вместо Норильского медно-никелевого комбината можно было бы построить добрый десяток текстильных фабрик… и гордится тем, что только Советский Союз имеет мощные металлургические предприятия за полярным кругом. Материально никакой никель не в состоянии компенсировать пары. штанов, но психологически такая компенсация вполне возможна. Гордость советскими достижениями и есть эта компенсация.
В период немецкой оккупации легко было наблюдать, как миллионы советских людей, ненавидящих большевизм и в своей среде открыто его осуждающих, защищали советские достижения перед лицом не только иностранцев, но и старых русских эмигрантов. Защищали не потому, что они совершены под мудрым водительством партии, правительства и лично товарища Сталина, но потому, что они совершены силами русского народа и должны, следовательно, свидетельствовать, что это великий народ.
Советский патриотизм в своей основе не что иное, как российский патриотизм, изуродованный элементами компенсации собственного рабства у советской системы . Самый факт патриотизма свидетельствует поэтому не только о том, что в современной России жива и сильна природная любовь человека к родине. Он свидетельствует еще, что этот человек чувствует себя глубоко оскорбленным и униженным активной несвободой, что он с Этим не примирился и не примирится никогда. И если он вынужден идти по пути ложной компенсации, то самый этот путь говорит, что ему есть что компенсировать, что он тянется к предложенному ему суррогату только потому, что полноценный патриотизм остается для него недостижимой мечтой.
Фикция цветущей советской родины и животворного советского патриотизма при таких условиях перестает быть голой фикцией. Она превращается в идеал, к которому тянется измученная душа советского народа. О, он прекрасно знает, этот несчастнейший в мире народ, что Советский Союз вовсе не прекрасная, вовсе не свободная, вовсе не богатая и вовсе не счастливая страна! Но когда он поет «Широка страна моя родная» - он горячо желает, чтобы человек дышал в ней действительно вольно. Утверждаемая лишь в качестве подлой и пошлой фикции свобода преображается в его душе в свободу чаемую, в тот самый идеал свободы, ради которого стоит жить и благодаря которому дышать становится и в самом деле хоть немножко вольнее.
Политически советский патриотизм до сих пор оказывал сталинизму ценные услуги. Но нравственно он означает как раз конец сталинщины. Любовь к родине и желание видеть ее свободной, богатой и счастливой есть величайшая святыня в сердце советского человека. Именно в его патриотизме таятся его идеалы и его подлинное знание о подлинной свободе, подлинном счастье и своем нравственном долге по отношению к ним.
Два основных стремления определяют собой, таким образом, духовный характер советского человека: воля к достойной жизни (выражающаяся обычно в виде жажды комфорта) и желание служить родине (принимающее часто уродливый облик советского патриотизма). Именно эти стремления диктуют ему его идеалы и определяют его иерархию ценностей.
Действительного воплощения эти идеалы в условиях сталинского властвования не имеют и иметь не могут. Сталинизм стремится, однако, их эксплуатировать и делает это в форме целесообразных фикций. Советский человек отлично знает, что счастливая и зажиточная жизнь - это фикция. Но фикция эта выражает его идеал. Он хотел бы, чтобы жизнь действительно стала и зажиточной и счастливой. Так же хорошо знает он цену гарантий солнечной Сталинской конституции. Но и эта фикция есть для него мечта и задание: он горячо желает пользоваться действительной свободой.
Мир мифов и фикций в известной своей части есть мир идеалов и ценностей советского человека . Он не может быть реализован в системе сталинского властвования. Он - мир мечты, непереходимой пропастью отделенный от жизненной действительности. Но тянется человек к своей мечте. И, распевая бравурный мотивчик о дружбе трех танкистов, «экипажа машины боевой», даже сексот, только что написавший донос об антисоветском выпаде своего «Друга», мысленно тянется к дружбе, вовсе не сталинской и вовсе не социалистической. А в пошловатой песенке «Катюша» советский человек воспевает не охрану сталинских границ, а святыню женской любви и верности… И охотно поет советский человек советские песенки, выбирая из них элементы собственной мечты и наслаждаясь именно этими элементами.
Изложенное выше дает возможность сделать грубый набросок его эмпирического характера.
Специфические условия существования помогают возникновению и закреплению некоторых черт, свойственных всем советским людям, независимо от того, к какому слою советского общества они принадлежат. Эти черты, прежде всего:
1) Разрыв между внешним поведением и внутренними переживаниями. Между первым и вторым нет соответствия. Первое часто бывает нарочито подчеркнутым. Вторые - тщательно скрываются. В искусстве скрывать свои подлинные чувства советские люди достигают настоящей виртуозности.
2) Разрыв между обществом и личностью. Интимная жизнь в Советском Союзе стремится оторваться от общественной. Внешне советский человек самый экстравертированный в мире, внутренне - самый интравертированный.
3) Советский человек живет под вечным страхом, страхом, который часто достигает предельной силы и который совершенно обоснован. Страх этот глубоко деформирует личность. Советский человек - это человек, деформированный страхом. Но одной деформацией личности дело не ограничивается. В самых недостанных глубинах ее рождается протест против активной несвободы сталинского строя, и зреют силы, непредвиденные сталинской системой воздействия на психику. Истерзанный страхом советский человек непрерывно эгог страх преодолевает .
4) Психология советского человека это психология зависимости и унижения. Крайняя степень зависимости есть результат всемогущества государства, которое относится к гражданину как к средству для достижения своих целей. Государство - монопольный собственник на все средства производства и оно же - монопольный работодатель. Гражданину не предоставлено никаких прав. В числе других сотен тысяч или миллионов он может быть в плановом порядке уморен голодной смертью. Его бесправие - абсолютно; никакой защиты у него нет, и он очень хорошо понимает это.
Унижение его - безгранично. За малейшее проявление заботы о своих естественнейших и неотложнейших нуждах или нуждах семьи его осыпают оскорбительными наименованиями: рвач, лодырь, лет ун, пр огульщик, бра код ел, чуждый элемент и пр. За малейший неверный шаг в области идеологии он оказывается низкопоклонником перед иностранщиной, гнилым буржуазным объективистом, предельщиком, безродным космополитом, двурушником, а то и врагом народа. Его бьют смертным боем на допросах в МГБ, от него требуют оговоров себя и множества своих знакомых, его осыпают неслыханными оскорблениями. От него требуют лицемерного выражения преданности режиму и вождю и шумных восторгов перед теми порядками, от которых он страдает. Государство грубо вмешивается в его интимную жизнь. Он чувствует себя червем, который ежеминутно и без всякого повода может быть растоптан железной пятой власти.
5) Его психология есть в то же время психология нищеты. Быть вечно полураздетым, полуобутым, полуголодным, видеть полураздетой, полуобутой, полуголодной свою семью, вечно - дома, на службе, в очереди - думать о том, как бы извернуться, где бы достать лишний кусок. Знать, что без блата не обойтись, что блат - единственное спасение, и что блат несет риск нового страшного унижения. Быть больным и встретить грубый отказ в медицинской помощи и угрозу привлечь к ответственности за симуляцию. Все это - ежедневная трагедия миллионов людей.
6) Советский человек не потерял чувства собственного достоинства. Но оно жестоко оскорблено в нем и потому извращено. Оно поэтому проявляется иногда в неожиданных и странных формах. Иногда, например, оно выражается в отчаянных усилиях выполнить и перевыполнить заведомо невыполнимый план, - «чтобы доказать власти*,»; что доказать? бедняга и сам толком не знает. «Пусть видят каков я есть человек!» И ломает себе хребет, чтобы «доказать».
С этим чувством оскорбленного достоинства связана у советского человека психология обиды. Речь идет не о конкретной обиде: незаконно оштрафовали, не дали путевки в дом отдыха, снизили расценки… Нет, это та вечная, ядовитая обида, в основе которой лежит правильное или неправильное ощущение своей неполноценности. В этой обиде патология советской действительности, и этой патологии много, очень много в Советском Союзе.
С обидой этого типа связано сосредоточение внимания на самом себе, болезненный эгоцентризм. Эгоцентризм этот естественно влечет за собой неприязнь ко всему человеческому роду. Он должен бьш бы оказаться крайне губительным для альтруистических чувств.
7) Удивительным образом эгоцентризм этот оказывается поверхностным. Под ним (и это еще раз подтверждает нашу мысль о «благом подсознании») скрывается неугасимый инстинкт человеколюбия, щедрости, гостеприимства. Как выразилась одна умирающая от голода женщина, делясь тарелкой болтушки: «инстинкт гостеприимства должен умереть последним». По многократным свидетельствам немецких военнопленных, русский народ добр и человеколюбив. Немцам помогали охотно и много, уделяя помощь из своего голодного пайка и не помня страшного зла. Некоторые из них вернулись из советского плена преображенными. Это - мало кем замеченная, но тем не менее величайшая моральная победа, одержанная русским человеколюбием.
Из книги Манипуляция сознанием автораГлава 15. Объективные предпосылки для успешной манипуляции сознанием советского человека § 1. Урбанизация и голод на образыКакие же условия обеспечили такой замечательный успех программы манипуляции в годы перестройки? Выше говорилось, что манипулятор прежде всего
Из книги Краткий курс манипуляции сознанием автора Кара-Мурза Сергей Георгиевич Из книги Солженицын и действительность автора Панин Дмитрий МихайловичГлава 1 «Письмо вождям Советского Союза» 1. «Хрущёвское чудо» «Мои предложения были выдвинуты, разумеется, с весьма малой надеждой, однако же не нулевой. Основание для надежды подаёт, хотя бы „хрущёвское чудо“ 1955–1956 годов - непредсказанное невероятное чудо роспуска
Из книги Новый мировой порядок автора Уткин Анатолий ИвановичГлава 13 МЕНЯЮЩИЙСЯ ОБЛИК АМЕРИКИ Экстраполяция обозначенных в предшествующих главах факторов и тенденций создает пять основных сценариев будущего.Хватит ли силы на век? Нет сомнения в том, что США будут играть важную роль при формировании международного порядка всего
Из книги Штурм сознания [Правда о манипулировании сознанием человека] автора Прокопенко Игорь СтаниславовичГЛАВА 20. Эликсир советского алхимика «После войны во всех институтах велись разработки препаратов, защищающих человека от ионизирующего облучения, - рассказывает Ольга Дорогова, дочь учёного-химика Алексея Дорогова. - И мой отец работал в такой лаборатории над
Из книги Мальчики в розовых штанишках. Очень грустная книга автора Зенькович Николай АлександровичГлава 9. КУМИРЫ СОВЕТСКОГО НАРОДА КАЖДОМУ СЕЛУ- ОТДЫХАЮЩЕГО РУКОВОДИТЕЛЯФевраль 1992 года. Главный редактор «Комсомольской правды» Владислав Фронин и журналист этой газеты Дмитрий Муратов в офисе «Горбачев- фонда». Президент фонда убеждает: нет у него ни счетов в
Из книги Сталинщина как духовный феномен автора Редлих Роман НиколаевичЧасть третья Нравственный облик сталинизма
Из книги Глобальный Смутокризис автора Калашников МаксимГлава 1 Сознание советского человека Сознание и сознательность. Сознательность как месторазвитие активной несвободы. Сознательность обывателя, сознательность активиста и сознательность антисоветского элемента. Перед внешним миром, a в значительной степени и перед
Из книги Кремлевские пигмеи против титана Сталина, или Россия, которую надо найти автора Кремлев СергейГлава 2 Мышление советского человека Принцип партийности и партийный заказ. Стратегичность мышления советского человека. Автогенные и гетерогенные элементы его творческого акта. Весьма действенным фактором в образовании сознательности советского человека является
Из книги Странная цивилизация автора Цаплин Владимир СергеевичГлава 3 Тайный ярус души советского человека Скептицизм и цинизм в условиях сталинщины. Цензура стыда и цензура страха. Природное влечение к добру. Правда и ложь в самооценке советского человека. В душевной жизни советского человека необходимо различать два слоя. Один -
Из книги Олигархи. Богатство и власть в новой России автора Хоффман Дэвид Из книги Против Кремля. Берии на вас нет! автора Кремлев СергейГлава 7. Привлекательный облик будущего: не выживать, а жить! СЕЙЧАС много говорят о выживании.Зачем выживать?Давайте жить!Жить умно, весело, добро и интересно.Такое будущее вполне возможно, но способна ли нынешняя мировая цивилизация дать привлекательный облик
Из книги автораГлава 13. Миф о мыслящем человеке. Характер мышления и облик цивилизации Наша мнимая цивилизация только утонченное варварство Пьер Клод Виктуар Буаст (1765 - 1824) Необходимо отличать природную разумность, свойственную подавляющему большинству людей, от полноценного
Из книги автора Из книги автораГлава 8 Привлекательный облик будущего Внешне эффективная капиталистическая экономика не обеспечивает миру радостного будущего даже в пределах стран «золотого миллиарда». Уже в близкой перспективе она обеспечивает миру клоаку и мировую помойку. Доведя почти до
Дорогой наш читатель!
Ты родился и вырос среди людей; без них ты не прожил бы и дня. Все, что тебя окружает: дом, где ты,живешь; одежда, которую ты носишь; книги, которые ты читаешь; пища, которую ты ешь, - все это создано людьми. И сам ты, сегодняшний школьник, завтра встанешь в ряды тех, кто трудится на благо своего народа, ты его надежда и его будущее.
Человек всегда живет в обществе себе подобных, он - существо общественное. Ты прочел эти строки и задумался. Вспомнил Робинзона Крузо - сколько лет провел он в полном одиночестве! И разве только человека можно назвать общественным существом? Муравьи и пчелы ведь тоже живут «в обществе себе подобных».
Давай подумаем вместе. Робинзон жил один на своем острове; он сам выстроил себе дом, своими руками возделывал поле. Но кроме собственной силы и смекалки Робинзон использовал еще опыт и знания, полученные им когда-то от людей. Он мысленно беседовал с родными - беседовал на человеческом языке. Другое дело, если бы Робинзон забыл все, что дали ему люди; но тогда он и сам перестал бы быть человеком, превратился бы в животное.
Муравьи возводят сложнейшие сооружения, а пчелы строят соты с точностью, которой позавидует архитектор. Но муравьи умеют строить только муравейники, а пчелы - только соты. Ни пчела-одиночка, ни целый пчелиный рой не построят даже самого маленького муравейника, а муравьев не выучишь и не заставишь работать в улье: насекомые не умеют думать, ими руководит слепой инстинкт.
А человек подумает, поучится и сделает все, что нужно; если же работа одному не по плечу - помогут товарищи. Люди изобрели радио и самолет, автомобиль и электрическую лампу, овладели энергией атома, начали штурм космоса - и все это за семь-восемь последних десятилетий! Недаром наука называет человека «гомо сапиенс» - «человек разумный». Разум, способность к сознательным совместным действиям - вот что отличает людей от животных, вот что сделало человека хозяином Земли.
Жизнь человека многогранна, бесконечно разнообразны его интересы, занятия, переживания. Но еще многограннее и неизмеримо сложнее жизнь человеческого общества в целом.
Вдумайся в этот призыв. Он обращен и к тебе. Сегодняшние пионеры и комсомольцы - завтрашние строители коммунистического общества.
Каждый человек несет людям не только свою долю участия в общем труде, но и свой характер, свои запросы и поступки, свои достоинства и недостатки, и для людей вовсе не безразлично, каков этот человек, что он дает коллективу. Ведь если каждый станет вести себя так, как ему хочется, и делать то, что ему вздумается, общество не сможет ни существовать, ни тем более развиваться.
Поэтому в человеческом обществе существуют известные нормы поведения, определяющие отношение людей друг к другу, к обществу в целом и к себе. Этим нормам, которые называются нравственными, или моральными нормами, обязан подчиняться каждый: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» (В. И. Ленин).
Понятно, что те поступки, которые соответствуют нравственным нормам общества, будут считаться в этом обществе поступками нравственными, правильными, а те, которые противоречат данным нормам, будут рассматриваться как безнравственные, аморальные, неправильные.
Любое эксплуататорское общество, отмечает В. И. Ленин, «основано на таком принципе, что либо ты грабишь другого, либо другой грабит тебя, либо ты работаешь на другого, либо он на тебя, либо ты рабовладелец, либо ты раб». Значит, в эксплуататорском обществе нет и не может быть единых моральных норм; там всегда живут рядом две морали: одна - для эксплуататоров, другая - для эксплуатируемых.
Так, эксплуататорские классы в царской России жили за счет труда угнетенного народа и при этом считали, что поступают вполне нравственно, но зато всякая попытка сбросить гнет считалась безнравственной и преступной.
Но моральные нормы любого эксплуататорского общества, как и само это общество, не вечны: они возникают и умирают вместе с породившим их общественным строем. Октябрьская революция ликвидировала эксплуататорские классы в России, уничтожила бесчеловечную мораль буржуазно-помещичьего мира: «человек человеку - волк», утвердила новую мораль: «человек человеку - друг». Революция объявила высоконравственными деяния борцов с царизмом, крепостным правом и капитализмом в старой России. Мы гордимся именами Разина и Пугачева, Радищева и Пестеля, Чернышевского и Некрасова, рабочих-революционеров Халтурина и Бабушкина. Эти замечательные люди боролись за народ, за его свободу, и их мечты осуществились в Стране Советов, в твоей стране, юный читатель.
Мы, советские люди, счастливы, что живем в самой свободной стране мира и первыми строим светлое будущее человечества - коммунизм. В этой борьбе мы выступаем единым, сплоченным коллективом, у всего нашего народа одно общее дело, общие планы, общие мечты. Быть нравственным человеком в нашем социалистическом обществе - это значит по мере сил участвовать в общем труде, стремиться приносить счастье людям, бороться за него.
Взгляды, убеждения, интересы, отношение к людям, характер, поведение - все это мы называем нравственным обликом человека - не даются ему от рождения, они формируются с годами, постепенно. Можно ли контролировать формирование своего нравственного облика? Конечно, можно. И не только можно - нужно. Любой из нас обязан воспитывать себя, не дожидаясь, пока другие займутся этим, каждый обязан вырабатывать в себе черты передового человека нашей эпохи.
Самая прогрессивная и человечная мораль в мире - коммунистическая мораль. Она выражает интересы и идеалы трудящихся масс, утверждает правила человеческого общежития, основанные на отношениях дружбы и товарищества, сотрудничества и взаимопомощи. Ее содержанием, целью является борьба за укрепление и завершение коммунизма. Основные положения коммунистической морали закреплены в моральном кодексе строителя коммунизма, сформулированном в Программе Коммунистической партии Советского Союза. Это преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, ко всем странам социализма, органически сочетающиеся с пролетарским интернационализмом, братской солидарностью с трудящимися всех стран; добросовестный труд на благо общества; коллективизм и товарищеская взаимопомощь; высокое сознание общественного долга; гуманные отношения и взаимное уважение между людьми; честность и правдивость, непримиримость к несправедливости и т. д.
О том, какой богатой и интересной должна быть твоя жизнь, о моральном облике советской молодежи, о том, с кого брать пример, как воспитывать в себе высокие моральные качества, как побеждать слабости и недостатки, - обо всем этом и пойдет наш разговор.
(5 голосов : 4.8 из 5 )протоиерей Димитрий Полохов, кандидат богословия, доцент
Вопрос представляется интересным для рассмотрения по нескольким причинам. Во-первых, по утверждениям самих мусульман, нравственное совершенство Мухаммада есть последний критерий истинного пророка . Мусульмане всячески превозносят своего основателя, считают его самым совершенным и высоконравственным, Коран призывает брать пример с его жизни: «В Посланнике Аллаха был прекрасный пример для вас» (К. 33, 21) . Во-вторых, существует определенный опыт анализа нравственности Мухаммада с православной точки зрения, который обычно используется в апологетических или миссионерских целях , однако ему, на наш взгляд, не хватает более глубокого обращения к первоисточникам, что прибавило бы веса аргументам православных авторов.
Кроме этого, существуют определенные аргументы у мусульманских авторов в защиту нравственного облика Мухаммада в ответ на критику со стороны православных христиан, на это также стоит обратить внимание при рассмотрении данной темы. К сожалению, в свое время представители ислама отказались под надуманными предлогами от третьего публичного диспута на тему «Мухаммед и Христос» , поэтому для нас есть повод обратиться к рассмотрению заявленной темы, так как и сейчас она не потеряла своей актуальности.
Нравственный аргумент в пользу божественного происхождения того или иного вероучения представляется нам интересным, потому что в отличие от всех остальных доводов он наиболее понятен неискушенному в религиозных вопросах читателю. Для пророка или какой-либо личности, претендующей на роль основателя религиозного учения, важно показать не только на словах, но и на примере своей личной жизни, что за его проповедью скрываются не отвлеченные истины, а реальный опыт общения с Высшим Благом. Такой опыт неизбежно проявляется в нравственной красоте, совершенстве и подтверждается добродетельной жизнью самого основателя религии, на жизнь которого ориентируются его последователи. Действительно очень многое зависит не только от слов, но и от образа жизни религиозного лидера - того, кто претендует на особую близость к Богу, через кого подается Откровение Божие: Если начаток свят, то u целое; u если корень свят, то u ветви ().
Именно на такую роль претендует основатель исламской религии Мухаммад (Абу аль-Касим Мухаммад ибн ‘Абд Аллах ибн Абд аль-Мутталиб). По свидетельству мусульман, «Пророк Мухаммад, мир Ему, - самое лучшее создание Всевышнего Аллаха. У нашего Пророка множество исключительных качеств, отличающих Его от других творений, но истинное превосходство Мухаммада, мир Ему, знает только Всевышний Аллах» . В официальном жизнеописании основателя ислама - «Сире» Ибн Хишама - арабский пророк называется «лучшим из лучших сынов Адама» .
Тем не менее сам Мухаммад, по свидетельству исламских первоисточников, не претендовал на полное знание воли Божией и свою безгрешность и нравственное совершенство. Поэтому даже в исламской интерпретации критериев истинного пророка с Мухаммадом получается определенная проблема. Поэтому, чтобы не было лишних недоразумений, обратимся к свидетельству текстов исламских преданий и самого Корана.
Священная для мусульман книга свидетельствует, что своим сподвижникам Мухаммад отвечал, что он не знает, «что произойдет со мной и с вами» (К. 46, 9). Само отношение к получаемым откровениям у арабского пророка тоже было неоднозначное. Он заявлял, что не ведает сокровенного (см.: К. 6, 50), ставя себя, таким образом, в совсем неловкое положение, которое радикально удаляло его от ветхозаветных пророков. Такие обстоятельства сближали его более с аравийскими языческими шаманами-кахинами, знание которых тотально зависело от того, что они получали в данный момент в результате своих «пророческих» трансов .
Достаточно привести здесь несколько примеров из жизнеописания основателя ислама - «Сиры» Ибн Хишама. Например, известно о ложных надеждах Мухаммада перед битвой при Ухуде (625 г.), когда он «видел добрый сон» , после чего мусульмане потерпели сокрушительное поражение и сам исламский пророк получил ранение . Также известно о страхе основателя ислама перед осадой Медины язычниками-мекканцами (битва у рва 627 г.), когда он был не уверен в победе своих сторонников и находился в страхе, однако благодаря укреплениям (это был вырытый ров) город так и не удалось взять.
Такая ситуация с человеком, претендующим на звание пророка Божиего, однозначно ставит под сомнение его духовный опыт. Истинные пророки Божии, вдохновляемые свыше Святым Духом, знали волю Божию и доносили ее до своих слушателей, несмотря на обстоятельства, а также выгодность или невыгодность своего положения. Достаточно вспомнить историю с израильским царем Ахавом и пророком Михеем, сыном Иемвлая, который предсказал ему поражение, хотя все придворные пророки предсказывали победу, а сам Михей за неугодные слова был заключен в темницу (см.: ). Или историю с иудейским царем Езекией, который даже не надеялся противостоять ассирийскому царю Сеннахириму, осадившему Иерусалим, тем не менее пророк Исаия предсказал ему победу: Ангел Господень поразил в войске осаждавших сто восемьдесят пять тысяч, и осада была снята (см.: ).
Несмотря на все превосходные эпитеты в адрес Мухаммада, сам Коран содержит свидетельства о далеко не идеальном нравственном состоянии арабского проповедника монотеизма и об отсутствии у него каких-либо нравственных перемен в результате его общения с Богом и проповеднической деятельности, что также ставит под сомнение истинность религиозного опыта Мухаммада. В Коране, в частности, есть такие слова относительно арабского пророка: «чтобы Аллах простил тебе грехи, которые были прежде и которые будут впоследствии…» (К. 48, 2) . Надо сказать, что прощение всех грехов, в том числе и будущих, обещано было основателем ислама и всем участникам самой первой битвы мусульман - битвы при Бадре (624 г.). По словам арабского пророка, Аллах сказал о них: «Делайте, что хотите - я вам прощаю!» .
Подобный взгляд на грех и пророческое служение в корне противоречит библейскому Откровению. Более того, еще в Ветхом Завете святость как противоположность греху есть требование не только к пророкам, но и ко всему народу Божиему (см., напр.: ). Ветхозаветный пророк Самуил свидетельствует перед народом и Богом, что после своего призвания на пророчество он не совершил греха и обещает: и я также не допущу себе греха пред Господом (). По слову пророка Исаии, грехи производят разделение между человеком и Богом, из-за чего Господь не принимает молитвы грешников: Но беззакония ваши произвели разделение между вами u Богом вашим, u грехи ваши отвращают лице Его от вас, чтобы не слышать (). Следовательно, грешный человек не может слышать и голоса Божиего, то есть никаких пророческих откровений от Бога для грешника не может быть. Об этом свидетельствует опыт призвания на пророчество самого Исаии, когда перед посланием на проповедь он в видении символически очищается от греха (см.: ).
Наверное, наиболее подробно об отношении Бога ко греху пишет пророк Иезекииль: И беззаконник, если обратится от всех грехов своих, какие делал, u будет соблюдать все уставы Mou u поступать законно u праведно, жив будет, не умрет. Все преступления его, какие делал он, не припомнятся ему: е правде своей, которую будет делать, он жив будет. Разве Я хочу смерти беззаконника? говорит Господь Бог. Не того ли, что бы он обратился от путей своих и был жив? И праведник, если отступит от правды своей и будет поступать неправедно, будет делать все те мерзости, какие делает беззаконник, будет ли он жив? Все добрые дела его, какие он делал, не припомнятся; за беззаконие свое, какое делает, и за грехи свои, в каких грешен, он умрет ().
Ветхий Завет знает случаи, когда пророки согрешали перед Богом, здесь можно вспомнить истории из жизни Давида и Соломона, однако даже для них Господь не делал исключения. Мы знаем, как каялся пророк и царь Давид (см., напр.: ; и др.), но и его Господь не оставлял без наказания (см., напр.: ). То же самое говорит Писаниеи о Соломоне (см.: и ) .
Если же мы обратимся к Новозаветному Откровению, которое свидетельствует о совершенно новом качестве отношений Бога с человеком вследствие Искупления, которое мы получили через Господа Иисуса Христа (см., напр.: ), то притязания Мухаммада на общение с Богом становятся еще более сомнительными. Ведь, по словам ближайшего и любимого ученика Христова апостола Иоанна Богослова, кто делает грех, тот от диавола, потому что сначала диавол согрешил. Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола ().
Поэтому, в силу духовного рождения для вечной жизни через вхождение в , человек при содействии Божией силы - благодати Святого Духа - может противостоять греху и может не грешить (см., напр.: ; ). Мы знаем, что всякий, рожденный от Бога, не грешит; но рожденный от Бога хранит себя, и лукавый не прикасается к нему ().
Здесь уместно будет обратиться к мусульманскому преданию, в котором повествуется об исключительном отличии Иисуса Христа и Девы Марии от всех остальных представителей человеческого рода. По словам, приписываемым Мухаммаду: «Нет ни одного из сыновей Адама за исключением Марии и ее сына, кого бы не сумел коснуться дьявол при рождении, и ребенок громко кричит от этого прикосновения» . Другими словами, некоторые мусульманские источники содержат весьма туманные представления, которые приближают некую часть исламской традиции к христианскому учению о первородном грехе, хотя как такового подобного догмата в исламе нет. Фактически признается, что Иисус Христос и Дева Мария избавлены от влияния на них лукавого, чего нельзя сказать о самом Мухаммаде.
Об этом нам очень наглядно повествуют события, связанные с получением 19–21-го аятов 53-й суры Корана («АнНаджм» - «Звезда»), Когда положение Мухаммадав Мекке стало очень тяжелым, он решил пойти на компромисс с языческой верхушкой племени курейшитов и объявил трех языческих богинь ал-Лат, ал-Уззу и Манат «благородными предстательницами перед Аллахом» .
Обстоятельства этой сделки приводят ибн-Саад и Табари, при этом произошло примирение враждующих сторон и их участие в совместных молитвах. По исламскому преданию, подобная история произошла из-за того, что лукавый вбросил эти слова в уста Мухаммада и якобы на следующий день ангел Джибрил укорил его за этот поступок, после чего обольщенный пророк взял свои слова обратно и заменил эти стихи теми, которые теперь есть в Коране . В самом мусульманском священном писании сохранились отголоски этого события: например, там есть такие строки: «Мы не отправляли до тебя такого посланника или пророка, чтобы сатана не подбросил свое в его чтение, когда он читал откровение» (К. 22,52; cp.: К. 6,112) и «если тебя коснется наваждение от сатаны, то прибегай к защите Аллаха» (К. 41,36).
Факт такой власти лукавого над основателем ислама и произнесение Мухаммадом ложного откровения однозначно ставит под сомнение не только нравственную чистоту самого родоначальника ислама, но и божественное происхождение Корана . Это очень хорошо понимали позднейшие мусульманские авторы, которые измышляли различные благовидные предлоги, чтобы оправдать Мухаммада, либо вообще игнорировали и отрицали это событие. Однако у светских исследователей ислама данная история с откровениями достаточно хорошо изучена и является, по их мнению, бесспорной . По мнению академиков А.Е. Крымского и О.Г. Большакова, с момента произнесения Мухаммадом откровения о божественности языческих богинь прошло достаточно много времени, в течение которого из Эфиопии даже успели вернуться мусульманские беженцы, узнавшие о факте примирения основателя ислама и мекканцев . О возвращении сподвижников арабского пророка в Мекку сообщает и Ибн Хишам: по его свидетельству, общее количество вернувшихся составляло 33 человека .
С точки зрения Библейского Откровения, на связь с которым претендует ислам, любое признание иных богов, кроме Единого, что мы как раз и видим у Мухаммада, является признаком лжепророка, которого Писание призывает предать смерти (см.: ). Следует также отметить духовное бесчувствие и несовершенство арабского пророка, который, как видно, не умел определять характер духовного воздействия на него: от Бога оно или от диавола. Однако о подобном опыте много говорится в православной аскетической литературе, например у преподобного († 355). По словам этого святого подвижника, духовные видения святых всегда носят кроткий характер и вызывают в душе радость, веселье и невозмутимость помыслов. Если же некоторые люди приходят в страх при явлении добрых Ангелов, то явившиеся в то же мгновение уничтожают этот страх своею любовью (см.: ; ). Нашествие злых духов всегда сопровождается шумом, возмущением, угрозой смерти. Отчего в душе немедленно происходит боязнь, смятение, беспорядок помыслов, уныние, страх смертный и т. п.
Кстати, очень похожие неприятные состояния испытывал Мухаммад во время своего пророческого призвания. Неведомое существо, которое позднее в исламском предании было отождествлено с ангелом Джибрилом, душило его, пророк ислама испытывал страх - сердце его трепетало от страха, он чувствовал напряжение и пытался спастись бегством от мучавших его видений (Бухари 3 и 4) . Был период, когда «откровения» перестали появляться и, по словам А.Е. Крымского, начинающий «пророк» был даже близок к самоубийству . Об этом свидетельствуют и несколько вариантов хадисов в мусульманском предании. Например, по сообщениям аз-Зухри, после испытанного ужаса при первых явлениях некоего духовного существа, когда эти явления на время прекратились, будущий основатель арабской религии хотел броситься вниз с горного утеса, и лишь новое явление странного духа уберегло его от этого .
Исходя из приведенных фактов и сравнения образа Мухаммада с ветхозаветными пророками Божиими, можно говорить о том, что притязания арабского проповедника монотеизма на подлинное пророческое служение не выдерживают критики. Для тех, кто знаком с Библией, очевидна сомнительность и ложность утверждений Мухаммада о том, что Бог простит Своему пророку грехи, которые он совершит в будущем. Тем более что нравственное несовершенство арабского пророка очевидно даже неискушенному читателю.
Для примера можно рассмотреть известные истории, связанные с семейной жизнью Мухаммада в мединский период его деятельности. Первым отступлением от прежнего аскетического образа жизни стала женитьба исламского пророка на младшей дочери Абу Бакра, Аише. Договоренность о женитьбе на этой совсем маленькой девочке была достигнута еще в Мекке, когда Аише было только шесть лет. Сама женитьба «пророка» произошла, когда девочке исполнилось всего девять, а жениху было за пятьдесят (Бухари 1515) . Даже для весьма невоздержанных арабов такое поведение было необычным. Как замечает профессор О. Г. Большаков, «такие ранние сговоры были обычными, а вот была ли обычной женитьба на девятилетней девочке - сказать трудно» .
Количество жен «посланника Аллаха» в этот период его жизни все увеличивалось, и женитьба на восьмой по счету жене сопровождалась неприятными обстоятельствами. Дело в том, что красавица Зайнаб бинт-Джахш была замужем за вольноотпущенником и приемным сыном Мухаммада Зайдом бен ал-Харисом. Узнав о том, что его приемный отец восхитился красотой Зайнаб, приемный сын развелся с нею, и Мухаммад тут же получает «откровение», разрешающее этот сомнительный брак.
Однако в столь деликатном вопросе основатель ислама проявил незаурядную находчивость и предварительно подготовил почву для осуществления столь сомнительного с нравственной точки зрения предприятия. Для того чтобы оправдать развод своего приемного сына, Мухаммад накануне сообщил ему о том, что якобы во время так называемого чуда «ночного путешествия» (исра) он увидел в раю девушку с темно-красными губами (надо предполагать гурию), которую опознал как жену Зайда . А как раз накануне пророк арабов заходил к Зайду домой, но не застал его дома, однако побеседовал с его женой, красота которой его сильно пленила . После такой аргументации приемный сын основателя ислама просто не мог не развестись со своей супругой. После чего последовало соблазнительное откровение в Коране (см.: К. 33, 37).
Вот как описывает историю откровения А.Е. Крымский: «Однажды, находясь подле Аиши, он испытал обычный припадок своего пророческого исступления; очнувшись, он улыбнулся и сказал: “Пусть пойдут и скажут Зайнаб, что Аллах дал мне ее в жены”» . Такое поведение «величайшего из всех пророков» возмутило арабов, так как даже по представлениям того времени это было скандальным поступком, равносильным женитьбе на собственной снохе, то есть инцестом (Библией однозначно осуждает такой поступок (см.: )). Ведь сподвижники «пророка» помнили, что сам Мухаммад прилюдно перед Каабой объявил Зайда своим сыном , и сам приемный сын еще носил имя Зайд бен Мухаммад, а вождя мусульман иногда называли по имени сына Абу Зайд .
Возмущение мусульман было нешуточным еще и потому, что совсем недавно сам Мухаммад в своих «откровениях», полученных от Аллаха, и проповедях говорил о недопустимости женитьбы на женах своих сыновей и сам же поступил вопреки своему учению . Положение спасло как раз вовремя и удивительно к месту появившееся очередное «откровение»: «Вот ты сказал тому, кому Аллах оказал милость и кому ты сам оказал милость (Зейду, сыну Харисы): “Удержи свою жену при себе и побойся Аллаха”. Ты скрыл в своей душе то, что Аллах сделает явным, и ты опасался людей, хотя Аллах больше заслуживает того, чтобы ты опасался Его. Когда же Зейд (в ином произношении Зайд Д. П.) удовлетворил с ней свое желание (вступил с ней в половую близость или развелся с ней), мы женили тебя на ней, чтобы верующие не испытывали никакого стеснения в отношении жен своих приемных сыновей после того, как те удовлетворят с ними свое желание. Веление Аллаха обязательно исполняется!» (К. 33, 37). А для того чтобы впредь не было недоразумений с Зайдом, было разъяснено: «Мухаммад не является отцом кого-либо из ваших мужей, а является посланником Аллаха и печатью пророков (или последним из пророков). Аллах знает обо всякой вещи» (К. 37, 40).
Из-за резкого увеличения гарема «пророка» в этот период в нем неизбежно происходили довольно острые конфликты. Об этом нам также рассказывает мусульманское предание. Во время непродолжительного отсутствия одной из своих жен, Хафсы, Мухаммад в ее доме вступил в связь с коптской служанкой Мариятой и был застигнут врасплох официальной женой на месте преступления. Законная супруга возмутилась: «Эй, посланник Аллаха! Что же это - в моем доме и на моей постели?!». На что испугавшийся «пророк» поклялся никогда не приближаться к служанке в обмен на молчание Хафсы. Однако молчание та не сохранила и рассказала эту неприглядную историю Аише.
Вся эта внутрисемейная дрязга нашла свое отражение в вечном Коране, где опять как нельзя вовремя в угоду Мухаммаду отменяется его очень неудобная клятва по поводу незаконной связи со служанкой: «О Пророк! Почему ты запрещаешь себе то, что позволил тебе Аллах, стремясь угодить своим женам? Аллах - Прощающий, Милосердный. 2. Аллах установил для вас путь освобождения от ваших клятв. Аллах - ваш Покровитель. Он - Знающий, Мудрый. 3. Вот Пророк поверил тайну одной из своих жен. Когда же она рассказала ее, и Аллах открыл это ему, он дал знать о части этого и утаил другую часть. Она сказала: «Кто сообщил тебе об этом?» Он сказал: «Мне сообщил Знающий, Ведающий». 4. Если вы обе раскаетесь перед Аллахом, то ведь ваши сердца уже уклонились в сторону. Если же вы станете поддерживать друг друга против него, то ведь ему покровительствует Аллах, а Джибриль (Гавриил) и праведные верующие являются его друзьями. А кроме того, ангелы помогают ему. 5. Если он разведется с вами, то его Господь может заменить вас женами, которые будут лучше вас и будут мусульманками, верующими, покорными, кающимися, поклоняющимися, постящимися, как побывавшими замужем, так и девственницами» (К. 66,1–5) (перевод О. Г. Большакова) .
Подобные «откровения» светскими исследователями признаются либо следствием сознательного сочинительства , либо одним из симптомов нервно-психической болезни, которая, по словам А.Е. Крымского, одним из своих проявлений имеет повышенную сексуальную активность .
Кроме всего прочего, в семейных историях Мухаммад в этот период проявляет себя и человеком достаточно ревнивым. В Медине дом основателя ислама стал местом, куда старались попасть его сторонники, что доставляло ему не только бытовые неудобства. Поэтому в результате очередного «откровения» появляется запрет женам «пророка» появляться перед гостями без покрывал на лице и указание на то, чтобы и после смерти лидера мусульман его жены никому не достались (К. 33,53).
Следует сказать, что сердечные дела «пророка» и связанные с ними «откровения» вызывали скепсис и в окружении Мухаммада. Известно, что любвеобильность «пророка» распространялась не только на его законных жен и наложниц, но и на женщин, согласившихся вступить с ним в так называемый «временный» брак (мута) (см.: К. 4, 24). При этом сам «Посланник Аллаха» ссылался в таких случаях на потакавшее его страсти «откровение» Аллаха: «Также любую верующую женщину, которая подарит себя Пророку, если Пророк захочет жениться на ней…» (К. 33, 50). Однажды, услышав от Мухаммада эти слова, его любимая жена Аиша, возмущенная таким поведением, прямо ему заявила: «Твой Господь спешит угождать твоим похотям» . После этого случая Мухаммад старался держать своих наложниц и временных жен в чужих домах, а не вводить их в гарем.
Следует сказать, что языческая практика временных браков, освященная авторитетом Корана и поступками Мухаммада, иногда употреблялась основателем ислама во время паломничеств в Мекку. Эта странность в религиозной жизни раннего ислама даже подвигла одного исследователя не вполне корректно сравнить этот обычай с храмовой проституцией . Однако, как отмечают исследователи, огромное множество хадисов свидетельствует о том, что «пророк» не только признавал этот способ фактической легализации проституции, но даже рекомендовал его .
Подобные религиозные предписания уже тогда возмущали многих последователей ислама, но в предании есть однозначные свидетельства в пользу такой практики. В одном из хадисов, восходящих к Джабиру бин Абдуллах аль-Ансари, говорится, что мусульманам, собравшимся совершить хадж, прибывший «пророк» рекомендовал оставить запреты и наслаждаться женщинами. Это вызвало протест его последователей, так как будущим паломникам показалось весьма неуместным «вступать в связь с женщинами накануне отправления к горе Арафат». Тогда, обратившись к собравшимся, Мухаммад сказал: «Вы знаете, что из всех вас я наиболее богобоязненный, самый правдивый и самый глубоковерующий. Я также сложил бы с себя эти запреты, если бы не привез с собой жертвенное подношение… Тогда люди сделали так, как им было велено» .
Однако подобное «благочестие» настолько диссонировало даже с грубыми арабскими представлениями о религиозной жизни, что уже при втором «праведном» халифе Омаре мута была отменена. Исламское предание доносит до нас аргументацию халифа, которая, с одной стороны, фактически ставит под сомнение непогрешимость и авторитетность Мухаммада, а с другой - демонстрирует произвол новых вождей мусульман. Муслим в своем сборнике хадисов (ас-Сахих) приводит следующие слова Омара: «Я хорошо знаю, что Пророк и его сподвижники поступали так; я неодобрительно отношусь к тому, что они сначала развлекались в прохладе тени (с женщинами, - Д. 77.), а затем совершали обряды паломничества…» .
Следует сказать, что сами мусульмане понимают всю неприглядность подобного поведения основателя ислама. Поэтому относительно семейной жизни Мухаммада измышляются разного рода объяснения, которые могли бы оправдать его перед лицом справедливой критики. Однако на наш взгляд, все подобные апологии оказываются весьма зыбкими, а иногда и ложными, если мы попытаемся отвлечься от мусульманских аргументов и проверить их на реальном историческом материале .
Мусульманское предание свидетельствует в пользу наших сомнений по поводу нравственного облика родоначальника арабской религии. Например, Мухаммад в течение своей жизни часто читал молитву, в которой просил прощения у Аллаха своих грехов, которые он совершал, в том числе и намеренно, что не свидетельствует о каком-либо нравственном преображении основателя ислама, в результате получения им «коранических откровений» (Бухари 1991) . Другой хадис с похожей мольбой Мухаммада звучит даже более двусмысленно, так как в нем, кроме прошений о прощении грехов и излишеств в личной жизни, есть просьба простить «пророка» за все, «что исходит от меня (в неугодном Тебе виде)» . Не здесь ли, в том числе исламоведы, находили обоснование для своих выводов о сознательном сочинительстве откровений арабским пророком, особенно в мединский период его деятельности ?
В качестве примера можно привести одну историю, которая приоткрывает перед нами один из процессов возникновения откровений Мухаммада. В 630 г., после неудачной осады города Таифа, Мухаммад был вынужден вступить в переговоры с жителями города на не вполне выгодных для себя условиях. Торговля шла главным образом по вопросам вероучения: парламентеры соглашались принять ислам, если им разрешат еще в течение трех лет сохранять своего идола Аллат. В итоге удалось договориться на следующих условиях: идол сохраняется еще на один год, освобождение от религиозного налога (закят), неучастие в священной войне (джихад), необязательность молитвы (салят). У вождя новой арабской религии еще оставались некоторые сомнения относительно того, как к его поступку отнесутся мусульмане. Однако парламентеры от язычников сказали ему: «А если арабы будут спрашивать тебя, почему ты заключил такой договор, тебе стоит лишь ответить: так мне приказал Аллах» .
Удивительно, что такой аргумент не вызвал возмущения у Мухаммада, более того, он посчитал его вполне уместным и убедительным! После подсказки или напоминания язычниками Мухаммаду о способе оправдания своих действий, который явно и раньше он использовал, пророк арабов начал диктовать своему секретарю договор. По свидетельству мусульманских историков, лишь решительное вмешательство Омар бин аль-Хаттаба, обнажившего меч и закричавшего, что посланцы «испортили сердце пророка», предотвратило компромисс с язычниками .
О зависимости некоторых откровений «посланника Аллаха» от внешних обстоятельств и ближайшего окружения нам уже известно из анализа семейной жизни Мухаммада. Впрочем, существуют и другие эпизоды: например, о серьезном влиянии Омара на арабского проповедника упоминает и Джон Гилкрист, который пишет, что некоторые советы этого очень близкого к основателю ислама человека практически сразу стали частью священного текста Корана . Можно, например, вспомнить его роль в получении откровения о ношении женами основателя ислама покрывал. По свидетельству Аиши, Омар часто говорил «пророку»: «Заставляй своих жен надевать покрывала», однако посланник Аллаха не делал этого. Однажды вечером жена пророка Сауда бинт Зама, которая была высокой женщиной, вышла из дома, а Омар обратился к ней, сказав: «Поистине, мы узнали тебя, о Сауда!». Он сделал это, желая, чтобы было ниспослано откровение о необходимости ношения покрывала, и Аллах действительно ниспослалтакой айят (К. 24,31; 33,53,59)» (Бухари 119) .
Здесь очевидна одна очень настораживающая закономерность, о которой следует упомянуть для уяснения характера пророческой миссии Мухаммада. По словам современного библеиста А. Десницкого, одним из существенных отличий истинного пророка Божиего от лжепророка является то, что лжепророк всегда подстраивается под «ожидание аудитории». Лжепророк «работает на заказ и говорит то, чего от него ждут» .
Однако исламская традиция склонна не замечать или замалчивать эти существенные недостатки в нравственном облике и характере пророческого служения основателя ислама. Как уже говорилось, различные повествования о Мухаммаде переполнены восхвалением его нравственных качеств и достоинств. Попробуем рассмотреть и сопоставить эти сведения с тем, что нам известно из Корана и исламского предания о реальной жизни Мухаммада.
Один из хадисов сообщает нам, что по своему характеру посланник Аллаха отличался наилучшим нравом (Бухари 1416) . Какие же качества приписывают основателю ислама? Для того чтобы сравнение было удобным, рассмотрим самые основные и известные его нравственные добродетели. Во-первых, Мухаммаду приписывают такое похвальное качество, как ненависть ко лжи: « Ненавистнее всего ему была ложь» . Однако нам известно, что Мухаммад ради убийства своих противников разрешал прибегать ко лжи. Это известный случай с убийством поэта Кааба ибн аль-Ашрафа. В изложении Ибн Хишама Мухаммад напрямую обращается к своим последователям с конкретным вопросом: «Кто расправится с ибн аль-Ашрафом ради меня?». Более того, для осуществления этой неблаговидной цели «посланник Аллаха» определенно разрешает убийцам прибегать ко лжи: « Говорите, что сочтете нужным. Вам это разрешено» . Таких случаев в биографии религиозного проповедника было немало , бывало, что и сам он иногда прибегал к обману .
Во-вторых, мусульмане пишут о том, что Мухаммад отличался очень добрым нравом и никого не проклинал (Бухари 1934), не воздавал злом за зло, никогда не мстил обидчикам, прощал недругов . Несмотря на то что подобные истории можно найти в исламском предании, нам известно немалое количество фактов из биографии арабского пророка, когда он поступал ровно наоборот. Ибн Хишам перечисляет случаи, когда Мухаммад лично проклинал своих противников: во время истории с договором язычников-курейшитов против мусульман . Он лично проклинал пять наиболее активных своих насмешников - людей пожилых и достаточно уважаемых среди жителей Мекки. Ибн Хишам даже приводит слова проклятий, которые произносил Мухаммад:« О Боже, сделай его слепым и отними у него сына!» . Известен случай, когда пророк арабов в течение месяца проклинал в своих молитвах некоторых людей (Бухари 515) .
Нам уже известно, что некоторых своих врагов он не только проклинал, но и организовывал против них целые карательные экспедиции с целью их убийства. Иногда исламский пророк поступает еще более соблазнительно. Как свидетельствует его жизнеописание, составленное Ибн Хишамом, Мухаммад непосредственно руководил массовой казнью евреев из племени Бану Курайза в Медине. При этом человек, который, как говорят мусульмане, прощал недругов, сам лично указывал своим соратникам последовательность расправы: «Пусть ударит такой-то, а такой-то будет добивать». Следует сказать, что выполнять приказы Мухаммада были вынуждены бывшие союзники и друзья этого иудейского племени - ауситы, которые приняли ислам .
Также следует сказать, что жестокость арабского пророка проявлялась и по отношению к тем, кто уже являлся мусульманином. Известно, например, что при подготовке похода на Табук (630 г.) Мухаммад приказал сжечь целый дом с мусульманами, которые не хотели вместе с ним отправиться в эту военную экспедицию: «Пророк направил к ним Тальху ибн Убайдуллаха с группой своих сподвижников и приказал сжечь вместе с людьми дом Сувайлама. Тальха исполнил приказ» .
О мстительности основателя ислама также известно немало. Можно, например, вспомнить убийство обидчиков Мухаммада, которое совершилось уже после мирной сдачи Мекки в 630 г. . После убийства своего дяди Хамзы ибн Абд аль-Мутталиба во время сражения при Ухуде в 625 г. и глумления язычников над его трупом человек с «превосходным нравом», как называет Мухаммада Коран (К. 68,4), высказывает желание глумиться над тридцатью трупами своих противников .
Однако самым важным свидетельством против выше приписываемых Мухаммаду добродетелей является целая сура Корана «Аль-Масад» («Пальмовые волокна»), которая целиком посвящена проклятиям против своего родного дяди Абу Лахаба, который сильно досаждал проповеди ислама в Мекке (К. 111, 1–5). Действительно, насколько сильно надо было быть Мухаммаду охваченным страстью гнева и ненависти, чтобы эти строки проклятий, призывающих к тому, чтобы у этого старика отсохли руки и сам он попал в «пламенный огонь», появились, как считают мусульмане, в извечно существующем у Аллаха тексте Корана.
Мусульмане говорят о скромности «посланника Аллаха», о том, что он старался избегать славы, высокомерия и гордости , однако нам известно и другое: в мединский период своей жизни Мухаммад требует от своих последователей веры не только в Аллаха, но и в самого себя (К. 7,158; 9,54 и др.). Приказания мусульманам отдаются им уже не только от имени Аллаха, но и от самого Мухаммада (см., напр.: К. 2,279), само имя основателя ислама употребляется вместе и наравне с именем Бога (см., напр.: К. 9,1,3,24,59,63,65 и др.) . Известен хадис в виде притчи, в котором «посланник Аллаха» сравнивает себя с другими пророками Божиими и без смущения и лишней скромности называет себя кирпичом, без которого построенное здание не будет выглядеть совершенным (Бухари 1408) .
Существует много историй об арабском пророке, в которых говорится о его милосердии и щедрости. Однако известно, что право распоряжения военной добычей было во власти Мухаммада и часто именно из нее он и оказывал различные благодеяния нуждающимся . С другой стороны, по представлениям арабов, щедрость и гостеприимство всегда, в том числе и в языческие времена, составляли необходимые для кочевника добродетели. Щедрость входила в кодекс арабской чести (мурувва) наряду с мужественностью, терпением, справедливостью . Поэтому призывы Мухаммада к благотворительности и его личный пример лишь поддерживали и подтверждали всем известную часть языческой муруввы .
Также необходимо отметить, что очень часто подобные акты благотворительности были обусловлены не подлинной бескорыстностью, а имели вполне определенную цель - привлечение в ислам новых последователей. Для примера достаточно сослаться на следующий хадис: «Анас рассказывал, что Посланник Аллаха давал людям все, что они просили за обращение в ислам. Как-то к нему пришел мужчина, и он подарил ему много овец, пасущихся [в лощине] между двумя горами. После этого тот мужчина вернулся к своим и сказал: “О мои соплеменники! Принимайте ислам, потому что Мухаммад раздает подарки, как человек, который не опасается нужды”. (Этот хадис передал Муслим)» . Подобные примеры специально ориентированной благотворительности или, как признается Ибн Хиіпам, раздача подарков наиболее уважаемым в своем народе людям с целью завоевания их расположения и склонения к исламу практиковались достаточно часто .
Современные исламские апологеты пытаются оправдать основателя арабской веры, пытаясь представить очевидные свидетельства Корана (см.: К. 48,2,40,55; 47,19) о грехах Мухаммада как просто об «ошибках». По их словам, «“грех” устойчиво означает преступление какой-либо нормы Закона Божиего, противопоставление себя воле Бога, аморальное, наказуемое Богом деяние. В арабском языке это выражается словом “исм”…. Но в приведенном кораническом аяте (речь идет ο К. 48, 2, - Д. П.) стоит не “исм”, а слово “занб”, оно по смыслу ближе к понятию “ошибка”, которое может носить и совершенно нейтральный нравственный характер» .
Но действительно ли арабскому пророку можно приписать всего лишь нейтральные ошибки? Практика показывает: доводы исламских авторов никогда не стоит принимать на веру без серьезной проверки. Во-первых, все основные русские переводы говорят нам именно о грехах Мухаммада, а не об ошибках в рассматриваемых айятах . Передача этих мест в тексте просто как «ошибки» встречается в некоторых иноязычных переводах Корана, которые носят явно выраженный миссионерский характер, например перевод на английский язык Абдуллы Юсуфа Али .
Во-вторых, перевод арабского слова «занб» как «ошибка» не является основным при передаче его смысла. «Большой арабско-русский словарь» составленный известным русским арабистом профессором Х.К. Барановым, дает следующие переводы слова «занб»: 1) грех; 2) вина; 3) проступок; преступление.
Как видим, лишь в третьем значении этого слова речь идет о «проступке», но никак не нравственно нейтральном, так как далее смысл его уточняется - «преступление» . Об этом же говорит и « Арабско-русский словарь к Корану и хадисам», составленный профессором В.Ф. Гиргасом. Более того, В.Ф. Гиргас в качестве синонима к слову «занб» указывает «исм», то есть аморальное, наказуемое Богом деяние .
Наконец, если мы обратимся к тексту первоисточника, то увидим, что все доводы мусульман рассчитаны на тех, кто не знает или не захочет разбираться с арабским текстом Корана. Проверка арабского текста дает нам интересные результаты. Действительно, очень часто для обозначения греха в исламском первоисточнике используется слово «исм», однако там есть немало мест, где греховное и осуждаемое Аллахом деяние передается термином «занб».
Рассмотрим некоторые наиболее яркие места, в которых употребляется слово «занб», то, что хотят представить нам как «нейтральную опіибку». В суре «Аль Имран» («Семейство Имрана») верующие просят Аллаха простить им их грехи и защитить от мучений в огне (К. 3,16). Текст суры «Аль-Маида» («Трапеза») говорит нам, что именно за грехи, которые передаются через термин «занб», Аллах грозится покарать нечестивцев (К. 5, 49; для перевода этого термина Абдулла Юсуф Али употребляет здесь английское слово crime). Именно за эти грехи («занб»), которые, как поясняет Коран, заключались в отвержении знамений Аллаха, был наказан через потопление Фараон и его род. Сура «Аль-Анфаль» («Добыча») называет из-за этих грехов род Фараона беззаконниками (К. 8, 52,54) (у А. Ю. Али - crimes). По свидетельству арабского текста суры «Гафир» («Прощающий»), мучения грешников в аду происходят за неверие в Аллаха и многобожие, то есть за те грехи, которые нам лукаво предлагается признать нейтральными ошибками - «занб» (К. 40,1 0–12). А сура «Аль-Мульк» («Власть») говорит, что грех («занб»; К. 67,11) обитателей адских мук будет заключаться в том, что они отвергли посланников Аллаха (в том числе и Мухаммада), считали их лжецами и не приняли их увещеваний, что также нейтральной ошибкой с точки зрения ислама никак нельзя признать (К. 67,9-11).
Кроме очевидной попытки ввести читателей в заблуждение, мусульманские апологеты пытаются сгладить очевидные и неприемлемые с точки зрения Евангельского учения исламские представления о грехе для людей, воспитанных в традициях христианской культуры. По свидетельству авторитетного специалиста в области арабской философии и литературы А.В. Смирнова, безгрешие Мухаммада с точки зрения исламского вероучения объясняется не результатом каких-то особых черт его личности, а тем, «что Бог простил ему все его бывшие и возможные прегрешения; иначе говоря, результатом не гарантированной защищенности от совершения грехов, а их заведомой прощенности» .
Именно о таком понимании безгрешности свидетельствует и случай, который приводит в своем жизнеописании Мухаммада Ибн Хиіпам. Накануне решающего похода на Мекку в 630 г. один из сторонников новой арабской веры и участник первого сражения мусульман с язычниками Хатиб ибн Абу Балтаа был изобличен в шпионаже в пользу язычников-мекканцев из-за возможной угрозы для жизни своих близких. Однако на предложение Омара ибн аль-Хаттаба отрубить шпиону голову Мухаммад возразил: «Откуда тебе знать, о Омар, может, Аллах уже узрел участников битвы при Бадре и сказал: “Делайте что хотите - я вам прощаю!”» .
Следует сказать, что в свете исламского учения о нравственности и заступничестве (шафаа) Мухаммада за своих последователей на последнем суде Аллаха всякий грех мусульманина может быть прощен, кроме перехода в другую веру. Об этом свидетельствует и Коран - плод поэтического и религиозного творчества арабского проповедника: «Воистину, Аллах не прощает, когда к Нему приобщают сотоварищей, но прощает все остальные грехи, кому пожелает» (К. 4,48).
Для человека, остро чувствующего несовершенство этого мира и надеющегося на высшую справедливость всем, кто творил зло и не принес в нем искреннего покаяния, такие взгляды могут оказаться соблазнительными. Несомненно, что среди в конце концов помилованных и удостоенных исламского рая окажутся все исламские террористы, преступники, убийцы ни в чем неповинных детей в городе Беслане, садисты типа бывшего правителя Уганды каннибала Иди Амина и т. п. Как мы видим, нравственные воззрения основателя религии накладывают неизгладимый отпечаток и на вероучение, и на нравственные идеалы самой религиозной системы.
Поэтому у нас есть все основания считать, что нравственный облик основателя арабской религии не является примером совершенства. Об этом, в частности, можно судить и из анализа молитвенной практики его последователей. Например, испрашивание у Аллаха благословения для Мухаммада и всех его потомков выглядит странным, если сам «пророк» считается благословением для всего мира. В некоторых молитвах при упоминании имени Мухаммада добавляются слова «на котором да будет мир», что, по мнению некоторых бывших мусульман, свидетельствует об отсутствии, наверное, самого главного качества для праведника - Божиего мира у основателя арабской религии .
Отсутствие мира Божиего в душе человека, претендующего на некоторый духовный опыт, по словам († 1867), свидетельствует об отсутствии сердечной чистоты. По словам этого святого Православной Церкви, мир Божий - это действие и плод Святого Духа и «стяжавший в себя мир Божий способен к прочим окончательным блаженствам: к благодушному претерпению, к претерпению с радостью поношений, клевет, изгнаний и прочих напастей» , чего у Мухаммада, особенно в мединский период его жизни, мы не наблюдаем .
Поэтому лишь только наивностью и практически полным незнанием Евангельского Откровения можно объяснить следующие слова человека, претендующего на звание «посланника Аллаха»: «Из всех людей я наиболее близок к сыну Марйам (то есть Иисусу Христу. - Д. П.)» (Бухари 1371) . Скорее всего, наиболее точной характеристикой для нравов арабского пророка служат слова одного достоверного хадиса: «Его нравом был Коран» (Муслим) , то есть нравственность Мухаммада соответствовала двадцатитрехлетнему плоду его же религиозных исканий и размышлений, что нашло свое выражение в священном писании мусульман.
В дополнение ко всему вышесказанному можно сослаться и на примечание академика И.Ю. Крачковского к выше процитированному 37-му аяту 33-й суры («Сонмы»), связанному с женитьбой Мухаммада на своей снохе. В своем комментарии наш известный отечественный арабист отмечает, что этот стих является камнем преткновения при изложении мусульманского учения о непогрешимости Мухаммада (исма) .
Заключение
Как видно, реальные истории из жизни основателя ислама входят в противоречие с тем огромным количеством высказываний, восхваляющих совершенства Мухаммада, которые мы найдем в мусульманской литературе. Внимательный анализ и самого Корана, и исламских преданий (хадисов) показывает, что такой важный и существенный постулат мусульманского вероучения о нравственном превосходстве и совершенстве прародителя новой арабской религии оказывается несостоятельным.
На наш взгляд, подобная ситуация объясняется разным представлением о нравственности и добродетели в христианском и арабо-исламском мировоззрении. Для жителей Аравийского полуострова VI–VII вв., купцов, кочевников и воинов, те качества Мухаммада, о которых нам известно из его жизнеописания, хадисов и Корана, действительно казались неким нравственным идеалом и верхом совершенства. Однако когда проповедь ислама вышла за границы своей первоначальной среды и столкнулась с более развитой цивилизацией и культурой, с более развитой религиозной системой в лице христианства, то нравственные качества арабского пророка стали выглядеть весьма бледно и соблазнительно не только на фоне Евангелия, но и в сравнении с житиями христианских святых.
Поэтому образ основателя ислама требовал изменения и улучшения. Несоответствие между фактическим жизнеописанием «посланника Аллаха» и его идеализированным восприятием в позднейшем исламе, по всей видимости, служит главным доказательством редактирования «жития» Мухаммада и объясняет появление новых историй, оправдывающих и восхваляющих его . Такая тенденция проявляется в том, что мусульманские богословы, вследствие сложившейся ситуации, стараются приписать Мухаммаду свойства непогрешимости и безошибочности уже в христианском понимании, однако при этом, по словам исследователя ислама Августа Мюллера, «замалчивают большинство историй, для них почему-либо щекотливых» . Следует также отметить очевидную легкость, с которой изменялись и редактировались важные с религиозной точки зрения тексты, особенно в ранней истории ислама.
Нравственный критерий оценки истинности или ложности пророческой миссии - самый весомый и легкодоступный для любого человека вне зависимости от его богословской образованности и убеждений. Нравственным чувством и сознанием наделен от Бога всякий человек - это неотъемлемая часть нашей личности; голос нравственного чувства помогает нам распознавать добро и зло. Очень важно, что сами мусульмане считают так же, они признают нравственный аргумент весьма важным при доказательстве пророческих притязаний Мухаммада. Однако внимательное прочтение исламских первоисточников самым убедительным и серьезным образом свидетельствует против нравственного совершенства основателя ислама. В том числе и на основании нравственного облика Мухаммада христиане не могут признать его пророческую миссию и назвать его истинным Посланником Божиим.
См.: Критерии настоящего пророка // http://www.islamreligion.com/ru/articles/202/
Здесь и далее цитирование текста Корана приводится по: Коран. Перевод смыслов и комментарии Э.Р. Кулиева. M., 2006. При ином цитировании автор перевода указан в тексте.
См.: Питанов В.Ю. Мухаммад или Иисус Христос: выбор нравственного авторитета // http://apologet.orthodox.ru/apologetika/text/tradic_religii/pitanov_muhammad.zip; Максимов Ю. Православие и ислам. M., 2008. С. 109-166. См. эл. вариант: http://mission-center.com/islams/maximov2.htm; , свящ. Мухаммед. Кто он? [Электронный ресурс]. M., 2007. 1 электрон. опт. диск (CD-ROM).
См.: Сысоев Д., свящ. Сплетни о исламо-христианском диспуте // http://mission-center.com/islams/disputl.htm
Мухаммад, мир ему, - печать пророков // http://religion-islam.narod.ru/pages/last_prorok/muhammad.htm
Ибн Хишам. Жизнеописание пророка Мухаммада. M., 2005. С. 39.
См.: Петров С. Мухаммад и Коран с точки зрения христианского Божественного Откровения // http://mission-center.com/islams/petrov.htm. Возможно, поэтому Мухаммад часто молился о том, чтобы ему избежать огня ада и мучений могилы (Бухари 1989. Сахих аль-Бухари. С. 784-785).
Ибн Хишам. Указ. соч. С. 332.
См.: Там же. С. 343. Это при том, что, по свидетельству исламских преданий - хадисов, во время этой битвы Мухаммада защищали два ангела - Джибрил (Гавриил) и Микаил (Михаил) (см.: Коран. Перевод смыслов и комментарии Э.Р. Кулиева. M., 2006. Прим. 116. С. 613).
См.: Там же. С. 391. Да и сама смерть основателя новой религии также явилась следствием его непрозорливости, так как попытка отравления Мухаммада после захвата оазиса Хайбар (628 г.) все-таки не была совсем уж неудачной, как об этом обычно пишут мусульмане. Мухаммад не смог заранее распознать опасность и выплюнул кусок преподнесенного ему мяса лишь в последний момент, только после того, как почувствовал вкус яда в пище, о чем свидетельствует Ибн Хишам (с. 452–453). Сам Мухаммад признавался в том, что причиной его болезни было именно отравление: «Я последнее время чувствую, что моя главная жила оборвалась из-за той пищи, которую я съел… в Хайбаре». Вследствие этого сами мусульмане считали, что их пророк «умер смертью мученика, павшего на войне за веру» (Ибн Хишам.
Указ. соч. С. 453).
См. также: достоверный хадис, в котором говорится, что Мухаммаду «прощены и прошлые и будущие прегрешения» (см. комментарий 322 // Коран. Перевод смыслов и комментарии Э.Р. Кулиева. M., 2006. С. 724). Опыт святых апостолов и христианских подвижников свидетельствует нам об обратном. Достаточно почитать, например, гимн любви в Первом послании апостола Павла к Коринфянам (13 гл.) ii сравнить с тем, каким был будущий апостол до обращения (см.: ).
Ибн Хишам. Указ. соч. С. 481.
По преданию, Соломон в конце жизни принес покаяние в своих грехах и был прощен, о чем свидетельствует его Книга Екклезиаст, как бы его предсмертное завещание (см.: , архим. Тайна спасения. M., 2004. С. 73).
См.: Mishkat ul-Masabih. Кн. 1. Гл. 3. (Цит. по: Цвемер С.М. Христос у мусульман // http://www.muhammadanism.org/Russian/books/zwemer/moslem_christ_russian.pdf; см. также: Ибрагим Т.К., Ефремова Н.В. Путеводитель по Корану // Резван Е.А. Коран и его мир. СПб., 2001. С. 520. (Одним из существенных положений в христианском учении о первородном грехе является свидетельство Библии о власти над человеком со стороны лукавого вследствие непослушания прародителей Богу.)
Большаков О.Г. История Халпфата: В 4 т. M., 2002. Т. 1. С. 79.
См., напр.: Крымский А.Е. История мусульманства. M., 2003. С. 84-86.
Для христиан ситуация противоположная: «По пришествии Господа враг пал и силы его изнемогли. Посему, хотя ничего не может он сделать, однако же, как мучитель, по падении своем, не остается в покое, но угрожает, хотя только словом» (Антоний Великий, прп. Поучения / Сост. Е.А. Смирнова. M., 2008. С. 433).
См., напр.: Бертон Д. Мусульманское предание: Введение в хадисоведение. СПб., 2006. С. 6465.
См.: Крымский А.Е. Указ. соч. С. 86; Большаков О.Г. Указ. соч. Т. 1. С. 79–80.
См.: Ибн Хишам. Указ. соч. С. 148–149.
См.: Антоний Великий, прп. Поучения / Сост. Е.А. Смирнова. M., 2008. С. 440-442.
См.: Сахих апь-Бухари. Достоверные предания. M., 2005. С. 22–24. По этому поводу имеется два варианта хадисов, которые демонстрируют попытки примирить противоречащие друг другу рассказы (см.: Бертон Д. Мусульманское предание: Введение в хадисоведение. М.-СПб., 2006. С. 63).
См.: Крымский А.Е. Указ. соч. С. 69. В отредактированной «Сире» об этом говорится косвенно: Ибн Хишам. Указ. соч. С. 95.
См.: Уотт У.М. Мухаммад в Мекке. СПб., 2006. С. 63–64.
См.: Сахих аль-Бухари. Указ. соч. С. 591.
Больишков О.Г. Указ. соч. Т. 1. С. 111. Однако все препятствия в жизни основателя ислама обычно преодолевались вовремя ниспосланными «откровениями», так же было и в этом случае: см. хадис № 1747 (Сахих аль-Бухари. С. 711–712).
По исламскому преданию, речь идет о так называемом «ночном переносе» (исра) Мухаммада из дома в Мекке в ветхозаветный Иерусалимский храм с последующим восхождением на небеса (мирадж). Основная проблема данного чуда, которое нашло свое отражение в Коране (К. 17, 1; ср.: 53, 1215) заключается в том, что сам ветхозаветный Иерусалимский храм к тому времени уже пять веков как не существовал, так как его в 70 г. н.э. разрушили войска римского военачальника Тита. По исламской традиции чудо датируют 621 г.
См.: Ибн Хишам. Указ. соч. С. 171. Надо полагать, что такова посмертная участь жен мусульман: в исламском рае им отводится роль гурий.
См.: Крымский Α. Е. Указ. соч. С. 113.
Там же.
См.: Большаков О. Г. Указ. соч. Т. 1. С. 67.
См.: Там же. С. 130.
См.: Там же. Здесь следует указать на несомненно более позднюю вставку в 23-м аяте 4-й суры «Женщины», где как раз и говорится о недопустимости такого рода браков. «И запрещены вам ваши матери, и ваши дочери, и ваши сестры… и жены ваших сыновей, которые от ваших чресел… Поистине Аллах прощающ, милосерд!» (К. 4, 23). Слова, относящиеся к сыновьям, «которые от ваших чресел», есть плод позднейшего сочинительства самого Мухаммада или редакторов Корана, таким образом была сглажена скандальность этого поступка. На это указывает и время произнесения 4-й суры - апрель-май 625 - июнь 626 г. (см.: Коран. M., 1990 / Пер. и коммент. И. Ю. Крачковского. С. 533. Прим. 1). Женитьба же на Зайнаб была в пятый год хиджры (627 г.) (см.: Большаков О.Г. Указ. соч. Т. 1. С. 130–131, 252), отсюда становится понятным возмущение мусульман, еще не знавших позднейшей редакторской правки в данном откровении Корана (К. 33, 37).
Большаков О.Г. Указ. соч. Т. 1. С. 112–113; Крымский А.Е. Указ. соч. С. 117-118.
См.: Большаков О.Г. Указ. соч. Т. 1. С. 113.
См.: Крымский А.Е. Указ. соч. С. 118. Крымский А.Е. считал, что Мухаммад страдал истерией (см.: Указ. соч. С. 61–63). См. также: Ислам классический: Энциклопедия. СПб., 2005. С. 116.
Там же. С. 112. О примерах такой похотливости можно прочитать в «Сире» Ибн Хишама (с. 419, 446). В хадисе № 1680 Сахих аль-Бухари говорится об этой ситуации более подробно: Аиша возмущалась тем, что Мухаммад, по кораническому откровению (К. 33, 51), мог вступать в интимные отношения с любой женщиной, которая подарит себя «посланнику Аллаха». После чего этот айят (стих) Корана тут же был дополнен новым «откровением», что в таком похотливом поведении арабского пророка нет греха. После чего Аиша произносит свою фразу: «Я вижу, что Господь твой всегда сразу же выполняет твои желания (хавакя)!» (с. 684-685). Арабское слово «хава» переводиться как «любовь, страсть, пристрастие, увлечение» (см.: Гиргас В. Ф. Арабско-русский словарь к Корану и хадисам. Казань, 1881. С. 856). Однако при переводе предпочтение отдается именно варианту «страсть» (см. коммент. 2 к хадису № 41. 40 хадисов Ан-Навави // http://lib.rus.ec/b/122684/ read#t42).
Цит. по: Мухаммад ибн Джамшь Зину. Указ. соч.
См.: Коран. 1990 / Пер. и коммент. И. Ю. Крачковского. С. 594. Прим. 19.
Самые древние жизнеописания основателя ислама, составленные в I–II веках хиджры (7-8 вв. пo Р. Х.), не дошли до нас, и, как пишет Агафангел Ефимович Крымский, «из них мы знаем только цитаты» (Крымский А. Е. Указ. соч. С. 145). Дело в том, что Ибн Хишам является всего лишь последним редактором текста жизнеописания. Первоначально текст был составлен Ибн Исхаком (ум. 768 г.), однако уже следующий передатчик этого текста - Зийад аль-Баккаи (ум. 799 г.) - сильно сократил его. Окончательно текст был сокращен и отредактирован Ибн Хишамом (ум. 830 г.), который удалил всю древнюю часть, компрометирующий Мухаммада материал и «все то, что противоречило Корану» (см.: Гайнуллин Н. Предисловие к переводу // Ибн Хишам. Жизнеописание пророка Мухаммада. M., 2005. С. 10). О попытках оправдания и приукрашивания жизни основателя ислама см., напр.: Полохов Д., пpoт. Указ. соч. С. 40–52.
Мюллер А. История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов. M., 2006. С. 105.
Анатолий Федорович Кони
Нравственный облик Пушкина Речь, посвященная 100-летию со дня рождения Пушкина, прочитанная 26 мая 1899 г. на торжественном заседании Академии Наук, впервые напечатана в "Вестнике Европы" (1899 г, No 10) с посвящением П.Н. Обнинскому. Под названием "Общественные взгляды Пушкина" и в несколько измененном виде вошла в книгу "Чествование памяти А.С. Пушкина имп. Академией Наук в сотую годовщину дня его рождения. Май 1899", СПб., 1900 и напечатана отдельно (СПб., 1900). С исправлениями редакционного характера под заглавием "Нравственный облик Пушкина" включена в книгу А.Ф. Кони "Очерки и воспоминания", СПб., 1906, а затем перепечатана с незначительными поправками в четвертом томе книги "На жизненном пути" (Ревель - Берлин, изд. "Библиофил", ). Этот последний прижизненный текст публикуется в настоящем издании. Часть речи (главным образом вторая половина, с сокращениями) повторена с добавлениями в докладе, прочитанном 17 февраля 1921 г. в Доме литераторов на заседании, посвященном 84-й годовщине смерти поэта (напечатана в книге "Пушкин. Достоевский", Пб., изд. Дома литераторов, 1921). Некоторые из этих добавлений приводятся в примечаниях к соответствующим страницам. Поэт с многогранной душой - Пушкин был не только гениальным художником, но и великим явлением жизни русской. В признании именно такого его значения сходятся между собою, - с различных точек зрения, - Гоголь, Белинский и Достоевский. Но великие явления, как в области нравственной природы, так и в области природы физической, имеют одно общее свойство: про них никогда нельзя сказать, что они изучены окончательно. Их глубокое значение, их сила и воздействие на окружающее никогда не раскрываются вдруг и сразу. Поэтому и Пушкин - несравненный выразитель коренных начал народного духа, могучий и вдохновенный ковач родного языка, мыслитель и певец, историк и гражданин - представляет неисчерпаемый материал для изучения. В его духовной природе, по мере созревания и расширения русской мысли, по мере более близкого знакомства со всем, что к нему относится, открываются все новые горизонты. Этим он походит на своего любимого исторического героя - на великого Петра. С него начинается у нас литература в ее настоящем значении - выразительницы свойств и потребностей общества и провозвестницы его упований. Какую бы сторону ее ни исследовать, приходится почти всегда подняться, вверх по течению, к Пушкину. Ему ничего не было чуждо; его трезвый, проникновенный и свободный от исключительности ум, вооруженный гениальною силою выражения, отзывался на все проявления и вопросы окружающей жизни и сыпал искры при каждом ее прикосновении, а его глубокая любовь к родине, исполненная чувства, но чуждая чувствительности, заставляла его вникать во все условия ее быта и истории. Полонский справедливо сказал о нем: "Это гений - все любивший, все в самом себе вместивший... " . Поэтому, оставляя в стороне поучительные вопросы о творчестве Пушкина, о его бессмертных заслугах для русского языка и словесности, о его художественном "credo ", возможно остановиться и на его правовых взглядах и, пользуясь его сочинениями, письмами, заметками, а также воспоминаниями о нем Смирновой , князя Вяземского и др., попробовать вглядеться в его отношение к одной из важнейших сторон жизни общества. Пушкин был исполнен чувства и искания правды. Но в жизни правда проявляется прежде всего в искренности в отношениях к людям, в справедливости при действиях с ними. Там, где идет дело об отношениях целого общества к своим сочленам, об ограничении их личной свободы во имя общего блага и о защите прав отдельных лиц, - эта справедливость должна находить себе выражение в законодательстве, которое тем выше, чем глубже оно всматривается в жизненную правду людских потребностей и возможностей, - и в правосудии, осуществляемом судом, который тем выше, чем больше в нем живого, а не формального отношения к личности человека. Вот почему - justitia fund amentum regnorum! (правосудие - основа государства (лат.)) Но право и нравственность не суть чуждые или противоположные одно другому понятия. В сущности источник у них общий, и действительная их разность должна состоять главным образом в принудительной обязательности права в сравнении с свободною осуществимостью нравственности. Отсюда связь правовых воззрений с нравственными идеалами. Чем она тесней, тем больше обеспечено разумное развитие общества. Право имеет, однако, свой писаный кодекс, где указано, что можно и чего нельзя. У нравственности такого кодекса быть нг может - и отыскивая, что надо сделать в том или другом случае, человеку приходится вопрошать свою совесть. Внутренний голос, называемый совестью, истекает у многих людей из начал, невидимо, но неразрывно связанных с верою, с религиозным их строем. В этом голосе им слышится выражение воли высшего существа, сознание связи с которым и ответственности пред которым так поднимает и укрепляет душу многих в минуты житейского смятения. Нравственные начала, черпая свои силы в религии, проникают с разных сторон и в область права. Надпись на здании старинной ратуши в Лугано: "Quod sunt leges sine moribus, quod sunt mores sine fide " (законы без нравственности - то же, что нравы без веры (лат.)) - имеет свое глубокое значение. Поэтому, говоря о правовых воззрениях Пушкина, трудно избежать необходимости ознакомиться с его нравственными воззрениями и его отношением к вопросам веры. Таким образом, сам собою создается нравственный облик Пушкина. Изучению его следует посвятить глубочайшее внимание и тщательную разработку подробностей. Вероятно, такому труду и будут отданы чьи-либо талантливые силы и ничем не стесненное время. Мы же ограничимся здесь, по поводу столетнего юбилея великого поэта, лишь самыми краткими и беглыми очертаниями этого образа. Недальновидные и поспешные на заключения читатели юношеских произведений Пушкина, писанных в "часы забав иль праздной скуки ", - в которых, по его собственным словам, "пелись порочные забавы и славились сети сладострастья ", - создали ему довольно прочно утвердившуюся репутацию не только эротического поэта, но и язвительного отрицателя веры. Им помогли в этом некоторые высокодобродетельные друзья молодости поэта, чей "предательский привет " преследовал его и за гробом, - в забвении его слов, что "судить взрослого человека за вину юноши есть дело ужасное " . Один из них, чью умеренность и аккуратность, при воспоминаниях об угасшем уже поэте, неприятно поражало отсутствие у него не только "ровной, систематической беседы ", но даже и "порядочного фрака ", провозгласил, что Пушкин не имел "ни внешней, ни внутренней религии и смеялся над всеми отношениями " . Но в этом представлении о Пушкине и в вытекающих из него непродуманных или лицемерных упреках - нет правды. Необходимо глубже всмотреться в эту сторону личности Пушкина - и судить человека и писателя не по случайным проявлениям, а по коренным свойствам его природы. Беспорядочное домашнее воспитание в довольно безалаберной семье дало отроку раннюю возможность отравиться дурманом фривольных произведений французской литературы XVIII века. Отголоском этого было появление трех-четырех подражательных произведений. Все остальное в этом легкомысленном роде лживо и без всякой критики писалось в пассив поэзии Пушкина. Да и эти немногие произведения мутили его совесть, заставляли краснеть за себя, негодуя "на грешный свой язык, и празднословный, и лукавый " , - и сжигать попадавшиеся ему их рукописные списки . Как всякая сильная натура он не мог не пройти периода скитания мыслей, прежде чем остановиться на более или менее прочном миросозерцании. Написанное Пушкиным 18-ти лет от роду "Безверие" содержит в себе явные указания мучительных сомнений, пережитых им в это время . Все симпатии его уже на стороне веры, и он желал бы, "забыв о разуме и немощном, и строгом, с одной лишь верою повергнуться пред богом ". Но сам, еще не веруя вполне и колеблясь, он уже понимает, что не слово осуждения, а слово сострадания надо обращать к "слепому мудрецу ", в котором "ум ищет божества, а сердце не находит ". Притом не надо забывать, что человек с прозаической натурой легче и скорее становится законченным целым, чем имеющий задатки гениальности. Истинное религиозное чувство есть прежде всего результат личных житейских испытаний. Только выдержав и пережив их, оно может считаться прочным. Перелом боровшихся сомнений в сторону веры совершился у Пушкина на двадцать втором году жизни. С измученной души его исчезли заблужденья, подобно тому, как "краски чуждые с летами спадают ветхой чешуей " . С этого времени мы видим у него уже вполне сложившийся взгляд, которому он остается верен до конца. В душе его блестит немеркнущим светом не только вера в высший разум, управляющий вселенною, но и, - употребляя выражение Лермонтова, - "вера гордая в людей и в жизнь иную" , т. е. в возвышенные стороны человеческого духа и в его бессмертие. Тот "чистый афеизм ", указание на уроки которого в перехваченном письме сопровождалось для него тяжелою и решительною карою, - никогда не овладевал им. Он претил его уму и сердцу. "Ты - сердцу непонятный мрак, приют отчаянья слепого, ничтожество - пустой призрак - не жажду твоего покрова " - восклицает он, прибавляя: "Ты чуждо мысли человека, тебя страшится гордый ум " . Он говорил Хомякову, что вопросы веры превосходят разум, но не противоречат ему - и много думал о них. "Я нашел бога в своей совести и в природе, которая говорила мне о нем ", - объяснял он А. И. Тургеневу , сходясь в этом с Кантом, которого, конечно, не читал, когда в садах Лицея "читал охотно Апулея " . "Если человек нападает на идею о боге и находит его в душе своей - значит, он существует , - развивал Пушкин свой взгляд в беседах у Смирновой, - нельзя найти то, чего нет, и самая сильная фантазия отправляется все-таки от существующих форм ". Поэтому он подсмеивался над упорными усилиями обширной аргументации отрицателей существования бога. "К чему такие старания, если его действительно нет? " - спрашивал он. К библии и к евангелию Пушкин относился с величайшим интересом. Он увлекался ими и глубоко вдумывался в их содержание. Рекомендуя сыну своего друга князя Вяземского пристально и постоянно читать книги священного писания, Пушкин называл их "ключом живой воды " . Замечая, что евангелие настолько истолковано, объяснено и проповедано повсюду, что не заключает в себе уже ничего для нас неизвестного, - он указывал на его вечно новую прелесть для всех пресыщенных миром или погруженных в уныние... В разговорах с Барантом, восторженно отзываясь о библии и в особенности о евангелии, он, по поводу стремлений подвести смысл святой и вечной книги под мерило временных человеческих различий и направлений, говорил: "Мы все несем бремя нашей жизни, иго нашей человечности, столь подверженной заблуждению, - и это иго уравнивает все; Христос велит взять его иго и бремя, которые помогут нам донести наше собственное до конца, если мы будем помогать ближнему поднять и нести иго, под которым он изнемогает. Весь закон в нескольких словах. Здесь только одна, единственная великая сила - любовь! " Таким образом, он был не только верующим, но и христианином в лучшем смысле этого слова. Религиозность его проявлялась не только в удивительных по форме и силе отдельных стихах и целых произведениях, как, например, переложение молитвы св. Ефрема Сирина ("Отцы-пустынники и жены непорочны"), не только в изображении могучей веры Кочубея, не поколебленной и его горьким концом, но и в формах, освещенных народным чувством. В тоске своего принудительного уединения в Михайловском он вызывал пред умственным взором образы тех, кого господь наделил высоким творческим даром и "всеобъемлющей душою " . Он молился о них и служил панихиды о рабах божиих - Петре и Георгии. Этот Петр был тот "вечный работник на троне ", которого он воспел с такой силой, понял с такой любовью, - этот Георгий был "властитель дум ", лорд Байрон... . Пушкин придавал огромное значение христианству. Он считал его появление великим духовным и политическим переворотом нашей планеты. "В этой священной стихии , - говорил он, - исчез и обновился мир, - древняя история кончилась с ее появлением ". История внешнего выражения христианства-церкви, ее положение и задачи останавливали на себе думы Пушкина. Он ценил заслугу русского монашества, сохранившего среди всеобщего мрака исторические памятники и ведшего летописи; он строго осуждал Екатерину II за "властолюбивое угождение духу времени ", выразившееся в явном гонении на духовенство и лишении его независимого состояния, чем наносился удар его самостоятельности и его содействию народному просвещению . Признавая одною из важнейших задач церкви проповедь учения Христова, Пушкин видел в последней и одно из средств умиротворения завоевываемого нами в то время Кавказа. Говоря, в своем "Путешествии в Арзрум", об укрощении ненависти к нам черкесов - посредством их обезоружения или привития к ним более утонченных потребностей, - он замечает, что есть, однако, средство более сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века, - проповедание евангелия, о чем Россия до половины тридцатых годов и не подумала. Он ставит очень высоко миссионерство. "Надо препоясаться и идти с миром и крестом ", - восклицает он и рисует примеры святых старцев, мужей веры и смирения, скитающихся по пустыням в рубищах, часто без обуви, крова и пищи, но оживленных теплым усердием. "Какая награда ожидает их? - спрашивает он: - обращение престарелого рыбака, или странствующего семейства диких, или мальчика, - а затем нужда, голод, мученическая смерть "... "Кажется , - заключает он, - для нашей холодной лености легче, взамен живого слова, выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, не знающим грамоты, чем подвергаться трудам и опасностям, по примеру древних апостолов и новейших римско-католических миссионеров ". Придавая высокое значение миссионерству, Пушкин требовал, однако, чтобы, идучи с проповедью христианства, оно было, вместе с тем, само исполнено христианского духа любви и терпения. "Терпимость вещь очень хорошая , - писал он, - но разве апостольство с ней не совместно? " Указывая на необходимость идти с миром, он клеймил мрачный образ своеобразно-знаменитого юрьевского архимандрита Фотия за то, что ему служили "орудием духовным - проклятие, и меч, и крест, и кнут... " и в своих чудных подражаниях Корану советовал: "Спокойно возвещать коран, не понуждая нечестивых! " Сознательная вера, - а таковая несомненно жила в душе Пушкина, - проникает внутренний мир человека и отражается на отношениях его к людям. Она, по глубокой мысли Хомякова, является одним из высших общественных начал, ибо само общество есть не что иное, как видимое проявление наших внутренних отношений к другим людям и нашего союза с ними . Поэтому верования Пушкина и его взгляд на смысл евангельского учения должны были неминуемо выразиться в отношениях его к людям и в требованиях, предъявляемых к ним и к самому себе. В душе его не было места не только для грубого себялюбия, приносящего, по мере сил, в жертву своим вожделениям все, что возможно, не брезгая никаким результатом, - но и для более утонченного эгоизма, создающего привычку всегда и при всяких впечатлениях прежде всего думать исключительно о самом себе. И. С. Тургенев в своих "Стихотворениях в прозе" оставил нам образ эгоиста, вооруженного самодовольством легко доставшейся добродетели, которая хуже "откровенного безобразия порока " . Отталкивающие черты этого образа веют таким холодом, что убивают возможность насмешки. Создавая его, художник следовал мысли своего любимого учителя Пушкина, который характеризовал эгоизм как явление часто отвратительное, но отнюдь не смешное, ибо он "отменно благоразумен ". Это последнее свойство требует известной сдержанности и самообладания. Когда их нет, эгоизм утрачивает свою неуязвимость для смеха. "Есть люди , - говорит Пушкин, - которые любят себя с такою нежностью, удивляются своему гению с таким восторгом, думают о своем благосостоянии с таким умилением, о своих неудовольствиях с таким состраданием, что в них и эгоизм имеет всю смешную сторону энтузиазма и чувствительности " . Проповедь благородного альтруизма и нравственной обязательности в отношениях с окружающими думать о них, о их страданиях и человеческом достоинстве внятно и определенно слышится в произведениях Пушкина, возмущенного высокомерным взглядом на людей, которых "мы почитаем лишь нулями, а единицами - себя" . Жестокосердное "seid hart " (Будьте жестокими (нем.).) Заратустры не нашло бы отклика в поэте, испытывавшем восхищение пред исполненным долгом, пред забвением себя ради других. Сурово относясь к Наполеону и примиренный с ним лишь смертью, Пушкин тем не менее с восторгом говорит о нем, когда тот, чтобы оживить угасший взор и родить бодрость в погибающем уме, "играет жизнию своею пред сумрачным недугом и хладно руку жмет чуме ". В противуположении долга эгоизму состоит и смысл заключительных строф знаменитой его поэмы, где долг олицетворен глубокою внутреннею жертвою Татьяны, называемой Пушкиным своим "милым идеалом ", а представителем эгоизма является Онегин "с его безнравственной душой, себялюбивой и сухой, с его озлобленным умом, кипящим в действии пустом "... Этот взгляд на отношение к людям отражается на всей личности Пушкина. Она дышит добротою и деятельною любовью. Голос "кроткой жалости " слышится не только на страницах его произведений, но и в порывах его сердца, делающих его вечным заступником за нуждающихся, за несчастных. Гоголь оценил в нем эту черту и рассказывает, что Пушкин искал случаев быть кому-либо полезным и пользовался каждой минутой благоволения к себе императора Николая, чтобы заикнуться - и никогда о себе, а всегда о другом, несчастном, упадшем. Он сам, однако, бывал несчастен и часто нуждался в облегчении своих житейских и духовных уз. Намек на свое положение был бы естествен и понятен, но Пушкин хватался за указываемые Гоголем благоприятные случаи исключительно с мыслью о других, как бы тяжело и оскорбительно ни жилось в это время ему самому. "Как весь оживлялся и вспыхивал он , - пишет Гоголь Жуковскому, - когда дело шло к тому, чтобы облегчить участь какого-либо изгнанника или подать руку падшему " . Можно привести множество примеров его доброжелательных хлопот и в случаях менее важных. Так, например, вынужденный принести повинную в том, что был на балу французского посольства не в мундире, а во фраке, он заставляет умолкнуть свое законное самолюбие; решается стать просителем и ходатайствовать пред "своим Катоном " о пенсии для вдовы генерала Раевского; так, он просит Бенкендорфа о дозволении занятий в государственных архивах Погодину, не оберегая завистливо и жадно доступа к открытым ему одному историческим сокровищам, как сделали бы многие на его месте . Он хлопочет пред Академией Наук об издании в пользу семейства убитого писателя Шишкова сочинений последнего; пишет князю Вяземскому, прося его пожарче похлопотать о денежном пособии молодому ученому , и поручает брату Льву, сам находясь в принудительном уединении села Михайловского и в крайне стесненном денежном положении, подписаться на несколько экземпляров издаваемого по подписке слепым священником перевода книги Иисуса сына Сирахова . ... Когда Нева, "как зверь остервенясь, на город кинулась " и "всплыл Петрополь, как Тритон, по пояс в воду погружен ", - Пушкин пишет брату: "Этот потоп с ума у меня нейдет. Он вовсе не забавен. Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай из Онегинских денег, но прошу - без всякого шума, ни словесного, ни письменного " . Строгий и нелицеприятный литературный ценитель и судья, требовавший от писателя серьезного и вдумчивого отношения к предмету своего творчества, Пушкин был вместе с тем чужд мелочного чувства ревности к успеху собратий по перу и недоброжелательного к нему отношения. "Умея презирать, - умел он ненавидеть ", но завидовать - не умел. Достаточно указать на его отношения к Мицкевичу, на его оценку Козлова, на переписку с поэтом А. А. Шишковым, - наконец, на то, с какою искреннею радостью приветствовал он произведения Баратынского, как горячо защищал их от равнодушия публики и нападок рутинной критики, в теплых выражениях отводя автору одно из первых мест в современной ему литературе, наряду с Жуковским и выше Батюшкова. "Свои права передаю тебе с поклоном, - чтоб на волшебные напевы переложил ты страстной девы - иноплеменные слова ", - провозглашает он, обращаясь к "первому русскому элегическому поэту ", чей каждый стих "звучит и блещет как червонец " и более которого "никто не имеет чувства в своих мыслях и вкуса в своих чувствах " . Мицкевич, уже разорвав навсегда с Россиею, все-таки с благодарным чувством вспоминал Пушкина и свою близость с ним. Их думы, по словам польского поэта, возносясь над землею, соединялись, как две скалы, которые, будучи разделены силою потока, склоняются одна к другой смелыми вершинами. Пушкин, в глазах Мицкевича, являлся олицетворением глубокого ума, тонкого вкуса и государственной мудрости. Поэтическое безмолвие Пушкина, в котором многие видели признак истощения таланта, таило, по мнению Мицкевича, великие предзнаменования для русской литературы, в которой, по меткому и верному его замечанию, Пушкин никогда не был подражателем Байрона - байронистом, но был самостоятельною величиною, лишь временно чувствовавшею притяжение к великому британскому поэту, - был байрониаком. Он стал на собственный путь, на котором умел, несмотря на краткую жизнь, сраженную пулею, - "нанесшею ужасный удар не одной России ", - создать среди ряда выдающихся произведений такую единственную, по своей самобытности и величию, в европейской литературе вещь, как изумительной красоты сцену в келье Пимена в "Борисе Годунове" . Такому посмертному отзыву, делающему великую честь беспристрастию Мицкевича к памяти поэта из "племени ему чужого ", соответствовало и отношение Пушкина к "вдохновенному свыше " и "с высоты взиравшему на жизнь " певцу. Он искренно восхищался его талантом, образованностью и многосторонними знаниями, с увлечением говорил о нем, переводил его произведения ("Воевода", "Будрыс и его сыновья"), читал ему свои поэмы и посвящал его в планы и идеи задуманных творений. Когда Жуковский сказал ему однажды: "А знаешь, брат, ведь со временем тебя, пожалуй, Мицкевич за пояс заткнет ", - Пушкин отвечал ему: "Ты не так говоришь: он уже заткнул меня!.. " - и сам потом повторял это свое выражение. Не словами раздражения отвечал он потом на доходивший издалека знакомый голос ставшего враждебным поэта, а мольбою о ниспослании мира его душе... . Даже и к людям, ему несимпатичным, старался он относиться справедливо. Нельзя не указать на благородную защиту им в 1830 году Полевого против "непростительного " отношения к нему Погодина и "исступленной брани " Каченовского по поводу "Истории русского народа" - и если впоследствии отзывы Пушкина о Полевом утратили необходимое спокойствие беспристрастия, то это вызвано было нападениями последнего на его друзей и преимущественно на Дельвига . Дружбе Пушкин придавал огромное значение, понимал ее серьезно и верил ей искренно. Он отличал эту, по выражению Шербюлье, "любовь без крыльев" от тех отношений, которые возникают в "легком пылу похмелья ", среди обмена тщеславия и безделья и, прикрываясь названием дружбы, выражаются лишь в фамильярности и бесцеремонном залезании в чужую душу или в "позоре покровительства ". Та дружба, представление о которой рассыпано во множестве его произведений, есть стойкое, неизменное, самоотверженное чувство, "недремлющей рукою " поддерживающее друга "в минуту гибели над бездной потаенной ", оживляющее его душу "советом иль укором ", врачующее его раны и способное разбить "сосуд клеветника презренный " . Этому представлению был он верен и в жизни. Стоит указать на его трогательные обращения к Чаадаеву, к Пущину. Проявления дружеской приязни его глубоко трогали и оставляли неизгладимый след в его душе, "Мой первый друг, мой друг бесценный! " - пишет он в Сибирь благороднейшему И. И. Пущину, посетившему его "приют опальный " в Михайловском. "Как жаль, что нет теперь Пущина! " - говорит он на смертном своем одре . В минуты житейских горестей, чуждый малейшей зависти, Пушкин умел утешаться "наслаждением слез и счастием друзей " и не отрекался от последних никогда и ни перед кем, твердо и безбоязненно проявляя свое к ним отношение, несмотря на то, что его приветам приходилось лететь "во глубину сибирских руд " и в "мрачные пропасти земли " . Если эти далекие друзья и сберегли в свое время для России Пушкина, заботливо и предусмотрительно не приобщив его к своим планам, то между окружавшими его нашлись зато платившие обидой за жар его души, "доверчивой и нежной ". Их "предательский привет " глубоко уязвлял его впечатлительное сердце. Он мог повторить слова Саади в "Гюлистане": "Враг бросил в меня камнем, и я не огорчился, - друг бросил цветком - и мне стало больно ". Рядом таких скрытых обид и злоупотреблений "святою дружбы властью ", очевидно, вызваны выстраданные звуки негодования в его "Коварности", когда ему довелось "своим печальным взором прочесть все тайное в немой душе " того, кого он считал другом, и осудить его "последним приговором ". Таково было отношение Пушкина к людям. Посмотрим на нравственные требования, которые он предъявлял прежде всего к самому себе. Эти требования в значительной мере определяются тем, что признает человек необходимым для сохранения в себе самоуважения. Чуткою душою своею Пушкин не мог не сознавать, что лишь упорный и серьезный труд и полная правдивость с собою и с другими могут поддержать в человеке самоуважение и защитить его от сокровенного самопрезрения в те минуты, когда он не развлечен мелочною пестротою обыденной жизни. Любовью к труду и была проникнута вся его жизнь. Ему - "взыскательному художнику " с теплым чувством вспоминается "живой и постоянный, хоть малый труд ", "молчаливый спутник ночи, друг Авроры златой ". Он ощущал обязанность трудиться и жадно ждал любимого осеннего уединения, когда "роняет лес багряный свой убор " и можно приняться с обновленными силами за плодотворную работу. Недаром "в шорохе ночи " слышится ему "укоризна или ропот им утраченного дня "; недаром с горечью вспоминает он "растраченные годы ", и его тревожит "призрак невозвратимых дней " в то время, когда "судьбой отсчитанные дни " особенно дороги, чтобы "мыслить и страдать " и, следовательно, работать умственно. Отсюда многочисленные поправки в его рукописях и варианты его стихов, отсюда настойчивая работа над языком, над тем, чтобы сделать его гибким, как сталь, и сладким, как сахарный тростник. Аллах говорит его пророку: "Не я ль язык твой одарил могучей властью над умами? ". Для этой власти нужна, однако, не одна форма, но и содержание, продуманное и прочувствованное, вылившееся из души и заключающее в скупости слов богатство мысли. Это содержание в поэтическом произведении тогда лишь сильно и глубоко, когда оно является плодом вдохновения, которое необходим мо отличать от преходящего настроения. Пушкин сам указал разницу между вдохновением и восторгом, объясняя первое - одухотворенною работою, а второе - мимолетным порывом. Тот товарищ по воспитанию, о лицемерном злословии которого уже говорено, ставит Пушкину в вину то, что над стихами он "мучился по часам и суткам ", делая в каждом стихе бесчисленное множество поправок, - что совершенно неверно и опровергается рукописями Пушкина. Так, например, в рукописи известного стихотворения "19 октября", состоящего из 24 строф и 184 стихов, - на 1069 слов исправлено всего 73 . Этот же своеобразный поклонник "дивного таланта " поэта признает нужным передать потомству, что "сверх того Пушкин писал лишь в минуты вдохновения, а такие заставляли себя ждать по целым месяцам ", не понимая, что он делает, против воли, драгоценное для Пушкина указание на возвышенный характер его творчества, очевидно, смешивая поэзию с бюрократическою и канцелярскою работой. И любовь к правде царит в пушкинском труде, - к той высшей правде, которая ищет и рисует идеал действий человека, а не к той, низшей, которая изображает все в пределах факта, не устремляя взора "горе" и вдаль и праздно угождая хладной посредственности, завистливой и жадной к соблазну. Признавая обычным явлением связь гениальности с простодушием и величия характера с откровенностью, Пушкин сам являл пример их, следуя совету из своего "Подражания Корану": "Мужайся! презирай обман, стезею правды бодро следуй! " Ложь была ему ненавистна до забвения собственной опасности. Смелое указание им генерал-губернатору Милорадовичу того, какие именно из ходящих в рукописи "недозволительных стихотворений" принадлежат ему , - остроумное замечание на запрос Бенкендорфа о том, не Уваров ли имеется в виду в "Выздоровлении Лукулла", - и, наконец, прямодушный утвердительный ответ императору Николаю, в 1826 году, в Москве-на вопрос о том, участвовал ли бы он в мятеже 14 декабря , - служат одними из многих примеров его безусловной и бестрепетной правдивости. Эта любовь к правде и искренности заставляла его ценить цельных людей, даже и не соглашаясь со всеми их взглядами, но уважая их прямоту и отсутствие в них двоедушия. Он не раз ссылался, в беседах, на то место Откровения св. Иоанна, где ангелу Лаодикийской церкви говорится: "Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты только тепл, а не горяч и не холоден - извергну тебя из уст моих! ", Наравне с цельными людьми ценил он и цельные чувства, которым человек отдается без расчетливой оглядки. Все показное в этом отношении, как видно из его писем, его возмущало - всякая огласка доброго дела ему претила. "Торгуя совестью пред бледной нищетой, не сыпь своих даров расчетливой рукой ", не сжимай "завистливой длани ", - советует он. Как сурово отнесся бы он к представителям столь развившегося в современном обществе типа акробатов благотворительности , умеющих присасываться к живому и возвышенному делу - и нередко мертвить его! У него была, отмеченная князем Вяземским, ненависть к поддельной науке и к лицемерной нравственности . В записке о воспитании, представленной государю в 1826 году, он восставал против преподавания фальсифицированной истории и, верный своей правдивости, - в то время, когда воспитанникам принято было, например, сообщать, что Наполеон был просто возмутившийся против короля предприимчивый генерал, - указывал на необходимость объяснять "разницу духа народов, источника нужд и требований государственных, не хитрить, не искажать республиканских учреждений " , и делать правильную оценку историческим деятелям без официально-предначертанного на них взгляда. Здесь не место разбирать исторические взгляды и труды Пушкина, но нельзя не заметить, что они проникнуты стремлением к отысканию правды и, ввиду крайне слабого развития современной ему русской исторической науки, представляют нередко яркие образчики своего рода ретроспективной интуиции, благодаря которой Пушкин определял деятелей, события и эпохи далекого прошлого с верностью и глубиною, возможными лишь для тех, кто основательно знаком с материалом, всесторонне разработанным в течение полувека со времени его смерти. Это стремление к правде не давало внешнему блеску затемнить в глазах Пушкина истину и в то же время не допускало его забывать про культурные условия - духовные и материальные, среди которых приходилось жить и творить историческим деятелям, или впадать в забвение про нравы и обычаи времени, столь часто заставлявшее у нас дилетантов-историков неправильно освещать, а затем и оценивать тот или другой исторический образ. Исследования Соловьева и Павлова о Борисе Годунове , все главнейшие труды о Петре Великом, почти все богатые выводы нашей историко-литературной критики явились после Пушкина, а между тем сколь многое из доказанного и установленного ими прочувствовано Пушкиным и облечено в дивные художественные образы и определения! Как тонки его замечания об отношении к учению энциклопедистов Екатерины II, ободрявшей сначала эти "игры искусных борцов" своим царским рукоплесканием и с беспокойством увидевшей их торжество в жизни; - как содержательна в своей сжатости внутренняя картина александровской Руси в "Дубровском"; - как справедливы, в записанном Смирновою разговоре, сравнительные оценки Петра и Екатерины и указания на национальные ошибки последней. Внешний блеск и успехи царствования Екатерины не вводили Пушкина в заблуждение о том, что за ними скрывалось. Его всецело привлекала к себе та житейская и историческая правда, которою дышит личность Петра. "Он один - целая всемирная история ", - пишет Пушкин Чаадаеву. Памятник Петра - современная Россия, которая "вошла в Европу, как спущенный корабль ", - говорит он, указывая на бесповоротность реформы Петра и рисуя его самого так, что он встает пред нами как живой, среди верфи, в бою, на пиру. Образные и глубоко продуманные выражения Пушкина, его удивительные по богатству мысли прилагательные, - изображают нам в незабвенных чертах нравственный склад, наружность и великие думы "славного кормчего, кем наша двинулась земля " . Но Пушкин не ослеплялся чувством привязанности к Петру и к России. Горячая любовь к России и вера в нее были у него неразлучны с чувством правды, которое не позволяло ему закрывать глаза на ее недостатки и на чужие достоинства. Он желал видеть родину сроднившейся с Западом во всем лучшем, но сохранившею самобытные формы, заключающие все хорошее свое. Гневные подчас выражения его писем, грустное восклицание при чтении Гоголем "Мертвых душ": "Не веселая штука Россия! " - только на предвзятый взгляд могут идти вразрез с этою любовью и с верою в "высокий жребий " русского народа. Недостатки любимого существа всегда вызывают более острые взрывы душевной боли именно потому, что оно любимое и что его хочется видеть лучше и выше всех. Гордясь скромностью русского человека и величием всего, что совершено им по почину Петра, Пушкин тем не менее преклонялся пред достоинствами общечеловеческими. Ему был чужд узкий патриотизм, враждебно, надменно или косо смотрящий на все иноземное. Указывая на терпимость к чужому, как на одну из прекрасных сторон простого русского человека, он говорил о необходимости уважения к человечеству и к его благородным стремлениям. "Недостаточно иметь только местные чувства, - говорил он Хомякову, - есть мысли и чувства всеобщие, всемирные "... Правдою, по мнению Пушкина, должна быть проникнута не одна личная, но и вся государственная деятельность правителя. В правде - великая притягательная сила, в ней же и верный критерий. Умение понимать это составляет одно из свойств истинно великого исторического деятеля. Недаром Петр "правдою привлек к себе сердца " - и, благодаря его уменью ценить ее, "был от буйного стрельца пред ним отличен Долгорукий "... Но уравновешенность душевных сил и восприимчивое чувство живой действительности заставляли Пушкина видеть возбуждение для искания правды в чувстве любви, которому свойственно понимание и снисхождение. Поэтому он не считал возможным найти эту правду в крайностях. Если ее нет в венках льстецов, то точно так же нет ее и в безусловных отрицаниях. "Нет убедительности , - пишет он, - в поношениях, и нет истины там, где нет любви! " Намечая такие требования, Пушкин умел отличать существенное и вечное в человеке от случайного и внешнего, высоко ставил свое призвание и отделял его задачи от неизбежных условий своей личной жизни и от роковых даров природы, называемых страстями. "Малодушное погружение " в заботы "суетного света " не заглушало для него "божественного глагола ", и он отряхал с себя эти заботы под дуновением вдохновения. Но он все-таки был потомоки близкий-того, кто "думал в охлажденны лета о знойной Африке своей ". Этот зной жил в его крови, давал себя чувствовать в обыденные часы жизни и в молодости поэта, в виде "алчного греха ", гнался за ним по пятам. Но и тогда он не утопал, самоуслаждаясь, в этом грехе, а "бежал к Сионским высотам ", никогда не теряя их из виду, не забывая о их существовании. Верный народным русским свойствам, он относился к себе, как к человеку, отрицательно и даже с преувеличенным самоосуждением. "Презирать суд людской нетрудно , - пишет он, - презирать суд собственный невозможно ". Поэтому отношение его к своему прошлому было иное, чем у большинства людей его общественного положения. В годы наступавшего успокоения страстей он не взирал с втайне-завидующим снисхождением на увлечения своих юных дней. Карая себя за них, в "тоске сердечных угрызений ", он будил и вызывал тяжелые воспоминания, отравляя ими "виденья первоначальных, чистых дней ". Рыдающие звуки его "Воспоминания", когда он "с отвращением читает жизнь свою " и горькими слезами не может смыть "печальных строк " , - служат лучшим тому доказательством. Но, беспощадно бичуя себя, он, однако, строго отделял свою личность от своего призвания. "Воронцов думает, что я коллежский секретарь , - пишет он, - но я полагаю о себе нечто большее "... Это большее состояло в призвании быть пророком своей родины, "глаголом жечь сердца людей " и ударять по ним "с неведомою силой ". Он сознавал выпавшие на его долю роль и обязанности в духовном развитии России, в подготовке ее светлого нравственного будущего, в которое он верил горячо, подобно Петру, "зная предназначенье родной страны ". Когда из своего печального уединения он был, в 1826 году, вызван в Москву, где ждало его неведомое и тревожащее его разрешение его судьбы, он и тогда не усомнился в своем призвании и взял с собою стихи, начинавшиеся словами: "Восстань, восстань, пророк России, - позорной ризой облекись!.. " От земной власти могли зависеть многие существенные условия его личной жизни и даже объем содержания тем для его творчества, но не его "предназначенье". Он был в своих глазах "богом избранный певец ", который, для блага страны, не может и не должен "молчать, потупя очи долу "... Отношение Пушкина к требованиям своей совести и его раннее, вдумчивое проникновение в сущность разумных условий человеческого существования, в потребности сердца, в права мысли-определили и взгляд его на главнейшие проявления справедливости, как осуществления общественной совести, выражающиеся в правосудии и законодательстве. Уже двадцатилетним юношею он выражает определенный в этом отношении взгляд, которому оставался затем верен во всю свою остальную жизнь. Восхищаясь уединением, он учится "блаженство находить в истине,свободною душой закон боготворить, роптанью не внимать толпы непросвещенной и отвечать участием застенчивой мольбе " . Это целая программа, тем более замечательная, чем менее она подходила к рамкам, в которые тогда охотно укладывалась личная и общественная жизнь на Руси. Движение законодательства и возбуждаемые при этом вопросы исторического и общественного характера чрезвычайно интересовали Пушкина. Его записки и письма хранят несомненные доказательства глубины этого интереса. В них содержится множество замечаний критического характера и указаний на бытовые особенности, столь важные для законодателя. Между ними есть опыты проектов различных мер, вызываемых общественными потребностями. Из них видно, что, относясь к подобным вопросам с живейшим вниманием, Пушкин желал видеть закон примиренным с житейской правдой и необходимою личною свободой; желал видеть человека не рабом непонятного ему принудительного приказа, а слугою разумных требований общежития. Мысль - великое слово, говорит он. - "Что же и составляет величие человека, как не мысль! Да будет же она свободна, как свободен человек: в пределах закона, при полном соблюдении условий, налагаемых обществом ". Эта разумная свобода, построенная на уважении к правам личности, на признании прав организованной совокупности личностей - общества, - и есть "святая вольность ", которую Пушкин противополагает тому, что он называет "безумством гибельной свободы ". Несмотря на относительную близость французской революции, картина которой в большинстве оставляла еще смутное и слитное впечатление, он, со свойственным ему пониманием исторической перспективы и уменьем дать определение в двух словах, установлял, по отношению к политической свободе, глубокую разницу между "львиным ревом колоссального Мирабо " и действиями "сентиментального тигра - Робеспьера ". Настоящая свобода не может опираться на насилие - она "богиня чистая ", и ее "целебный сосуд " не должен быть "завешан пеленой кровавой ". Она погибает, если, в забвении ее истинного смысла, наступают "порывы буйной слепоты ", и тогда над ее "безглавым трупом " может возникнуть палач "презренный, мрачный и кровавый " . Рисуя себе идеал общественной жизни, "где крепко с вольностью святой - законов мощных сочетанье ", Пушкин именно в этом сочетании видел необходимые условия и залог спокойствия и дальнейшего развития общества. Мощный закон должен являться покровителем слабых, - разумною уздою для тех, кто, подобно Алеко, "для себя лишь хочет воли ", - и выразителем понимания законодателем прирожденных прав человеческой души. Отсюда - требования строгой обдуманности и человечности закона. Пушкин указывает на необходимость находить в законе спокойствие зрелой мысли и не встречать в нем личных вкусов и настроений законодавца. "Достойна удивления , - пишет он, - разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости; вторые-нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности или, по крайней мере, для будущего; - вторые вырвались у нетерпеливого, самовластного помещика ". Требуя человечности в законе, Пушкин уже в ранней молодости умел проявить драгоценное чувство истинной справедливости - равно нужное и для законодателя, и для судьи, - состоящее в умении поставить себя на место другого и понять его чувства в том или другом положении. Его смущала отвлеченная от жизни, непреклонная жестокость некоторых законов, поражающая неповинных и гнетущая "природы голос нежный " . В том возрасте, когда менее всего думают об участи детей, являющихся следствием осуждаемых законом связей, он был тронут их злосчастною судьбою и с удивительною для его лет глубиною описывал все трагические моменты жизни ребенка, искупающего "увлечение" родителей: - его отчуждение от всех, одиночество, томительные, грустные думы, проклятия судьбе, зависть к тем, кто познал ласку матери, жестокие упреки чужих людей и полное "неправедное и ужасное бесправие " . Чуткая душа поэта намечала законодателю высокую задачу, состоящую в облегчении участи таких детей. Судьба не послала ему радости увидеть осуществление своих идей. Он не дожил до сделанных в этом отношении в последнее десятилетие нашим законодательством человеколюбивых шагов. Детство Пушкина прошло среди помещичьей обстановки, в значительной мере обусловленной крепостным правом, составлявшим одну из основ тогдашнего общественного строя. Но облагораживающее влияние Лицея, нравственная атмосфера, которою стал дышать Пушкин после отцовского дома, и влияние таких людей, как Энгельгардт и Куницын, "воспитавший пламень " питомцев Лицея, "создавший их и возжегший чистую лампаду в их душе " , - сделали свое дело. Благородные семена пали на благородную почву. Вступив в жизнь с намерением "отчизне посвятить души прекрасные порывы " , Пушкин должен был неминуемо и болезненно столкнуться с различными проявлениями владения "душами", основанными на праве, закрепленном законом и поддерживаемом строгими карами. В "приют спокойствия, трудов и вдохновенья, - в пустынный уголок, на лоно счастья и забвенья ", где отдыхал двадцатилетний поэт, вторглись скорбные отголоски из другого, близкого, окружающего мира - и поэт не поспешил уйти от них, малодушно зажав себе уши и закрыв глаза. Его сердце, верное любви к людям, встрепенулось и, среди личного счастья, воспело "стихом пронзительно-унылым " несчастье ближних с подавляющею силой: Не видя слез, не внемля стона, На пагубу людей избранное судьбой, Здесь барство дикое, без чувства, без закона, Присвоило себе насильственной лозой И труд, и собственность, и время земледельца. Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам, Здесь рабство тощее влачится по браздам Неумолимого владельца. Здесь тягостный ярем до гроба все влекут, Надежд и склонностей в душе питать не смея, Здесь девы юные цветут Для прихоти развратного злодея. Опора милая стареющих отцов, Младые сыновья, товарищи трудов, Из хижины родной идут собою множить Дворовые толпы измученных рабов . Картина мрачных сторон крепостного быта, нарисованная Пушкиным, так полна, что ему нечего было к ней более потом добавить, хотя раскатов его негодования хватило бы надолго. Мы уже указывали, что судьба была жестока к лучшим упованиям его. Употребляя его собственные выражения, можно сказать, что, относительно многих улучшений общественного быта, он был осужден на "бескрылое желанье ", что в груди его "горел бесплодный жар ". Он не дожил до страстно желанной минуты увидеть "рабство, падшее по манию царя " , и не пережил со всеми лучшими людьми земли русской великого дня освобождения крестьян, с которого его более счастливый друг, князь В. Ф. Одоевский, предлагал начать считать в России новый год. А между тем освобождение крестьян было, как известно, искренним желанием императора Николая. Он, в разговоре с Пушкиным, по рассказу Смирновой, упрекал Бориса Годунова за прикрепление крестьян к земле и Лейбница за то, что, совещаясь с Петром Великим относительно "табели о рангах", немецкий ученый не указал ему на несправедливость крепостного права. Бюрократическая и законодательная рутина, опиравшаяся на упорную неподвижность общества и на страхи, создаваемые "пугливым воображением", ставила постоянные препятствия для решительных шагов государя. Он, в отношении крестьянского вопроса, не находил к себе сочувствия и честной поддержки и в ближайших исполнителях своей воли. Даже такие люди, как, например, адмирал Мордвинов, "сияющий , - по выражению Пушкина, - и доблестью, и славой, и наукой ", про которого во многих отношениях можно было сказать: "Сей старец дорог нам " , - оправдывали продажу людей в одиночку как способ, "коим раб от лютого помещика может случайно перейти к более человеколюбивому господину " . Под этими влияниями самодержавная воля ограничивалась поверхностными мерами и воздействием в единичных случаях, в надежде на личную доброту душевладельцев. На непригодность всяких в этом отношении полумер неоднократно указывал Пушкин, то смеясь над Наказом, основанным на том, "чтоб барской ягоды тайком - уста лукавые не ели - и пеньем были заняты - затея сельской простоты ", и над великодушною заменой "ярма от барщины старинной - оброком легким " ; - то говоря о несчастий семейственной жизни народа, вследствие насильственных браков; - то рисуя образ филантропического мучителя, желавшего приучить крестьян ко всевозможным страданиям, чтобы затем постепенно возвратить им собственность и даровать права . Верный своему высокому призванию и любви к родине, Пушкин изображал с разных сторон то недостойное состояние, в котором держало крепостное право большинство русского народа. В обеих исторических заметках 1822 года он говорит о великой опасности, которой грозило бы России осуществление олигархических замыслов, главным образом потому, что были бы затруднены или вовсе уничтожены способы освобождения крепостных людей, и одно лишь страшное потрясение могло бы уничтожить в России закоренелое рабство. Пушкин возвещал в пламенных стихах о своей жажде увидеть "народ неугнетенным " и живущим под покровом просвещенной свободы, - он звал, он торопил наступление этого времени... С этим наступлением у него были связаны светлые надежды. "После освобождения крестьян у нас будут гласные процессы, присяжные, большая свобода печати, реформы в общественном воспитании и в народных школах ", - говорил он Соболевскому . Крепостное право в обыденной жизни опиралось на домашнюю, произвольную и часто ничем необузданную расправу. Свой взгляд на "насильственную лозу " Пушкин выразил в записке о народном воспитании, поданной императору Николаю, где говорилось о необходимости уничтожения телесных наказаний - для внушения воспитанникам заранее правил чести и человеколюбия, чтобы слишком жестокое воспитание не сделало из них впоследствии палачей, а не начальников. Общественная жизнь колеблется преступлениями. Карающий закон необходим, - но очень важно, чтобы его удары не поражали человека напрасно, не стесняли его личную жизнь, покуда он не проявляет себя нарушениями чужих прав. Светлому уму Пушкина эта истина - туманная подчас и для некоторых законодателей - представлялась ясно. "Закон постигает , - говорит он, - одни преступления, а не личную жизнь человека, оставляя пороки и слабости на совесть каждому " , - и тем ставит точное определение границ карающего закона. Придавая огромное значение голосу совести в человеке, Пушкин, как и Достоевский, видел в ней первое и самое сильное выражение внутреннего наказания, от которого не могут защитить ни расстояние, ни "шум потехи боевой " , ни практические "поговорки", несмотря на то, что они кажутся удивительно полезны, "когда мы ничего не можем выдумать в свое оправдание ". Вызванная разладом с совестью, "внутренняя тревога" замолкает вообще не легко и шум ее может стать оглушающим, когда к нему присоединяется голос совести, "нежданного гостя, докучного собеседника, грубого заимодавца ", - и когда этот "когтистый зверь " начинает "скрести сердце ". Этот голос отравляет жизнь днем, населяет ужасами ночь. Пушкинский Борис удивительно характеризует внутреннее состояние человека с нечистою совестью, так что "и рад бежать - да некуда... ужасно! " - "Я не злодей , - говорит Пушкин в своем "Сне", - с волненьем и тоской не зрю во сне кровавых приведений... и в поздний час ужасный, бледный страх не хмурится угрюмо в головах ". Изображая эти не поддающиеся определению закона последствия преступления, Пушкин вдумывался в пути, которыми нередко приводится человек к злодеянию, и в развитие в нем преступной идеи до окончательной решимости. В "Братьях-разбойниках" прекрасно обрисовано происхождение преступления. Сначала сиротство и одиночество, отсутствие детских радостей, затем нужда, презренье окружающих, потом "зависти жестокое мученье ", наконец, забвенье робости и "... совесть отогнали прочь! " Но ее можно отогнать, а уничтожить нельзя. Она, "докучная ", проснется в тяжкий день. Оживленный ею образ жертвы станет неотступно пред глазами, и "дряхлый крик " последней может стать ужасен... У Пушкина есть глубочайшие психологические наблюдения относительно преступления. Он отмечает, например, те непостижимые внутренние противоречия захваченной губительною мыслью души, которые так поражают иногда юристов-практиков. Таков кузнец Архип, запирающий людей в поджигаемом доме, отвечающий на мольбы о их спасении злобным "как не так! " и в то же время с опасностью жизни спасающий с крыши пылающего сарая котенка, чтобы "не дать погибнуть божьей твари " . Пушкину известны и те болезненные настроения, под влиянием которых совершение преступного дела разрешает омраченные ум и сердце от давившей их тяжести, вызывая собою ощущение облегчения и даже наслаждения. "Сердце мне теснит какое-то неведомое чувство ", - говорит Скупой рыцарь, отпирая сундук в своем "подвале тайном " и, как всегда "впадая в жар и трепет "... и объясняет, что чувствует то же, что, по уверениям медиков, чувствуют люди - "в убийстве находящие приятность ", - когда вонзают в жертву нож: - "приятно и страшно вместе ". Сальери, смертельно завидующий Моцарту, увидев, что он доверчиво выпил поднесенный ему стакан с ядом, плачет и говорит: "Эти слезы впервые лью: и больно и приятно, как будто нож целебный мне отсек страдавший член! "... Для восстановления нарушенного права, для назначения заслуженного наказания - нужен суд, обязанный стремиться к возможной правде, насколько она доступна на земле человеку. Но способы отыскания и самое понимание этой правды различны в зависимости от времени и от развития общественной среды. Пушкин кратко, но мастерски набрасывает картины суда патриархального и суда домашнего. "Оставь нас, гордый человек! Мы дики, нет у нас законов. - Мы не терзаем, не казним, - не нужно крови нам и стонов, - но жить с убийцей не хотим ", - говорит старик-цыган Алеко, убившему жену и соперника. Иначе творится суд в крепости Озерной. "Иван Игнатьич , - поручает капитанша Миронова, - разбери ты Прохорова с Устиньей, - кто прав, кто виноват. Да обоих и накажи "... Современный Пушкину русский суд его не удовлетворял. Еще в стихотворениях своей молодости он выражал отвращение к "крючковатому подьяческому народу лишь взятками богатому и ябеды оплоту ", и находил, что в суде гражданском "здравый смысл - путеводитель редко верный и почти всегда, недостаточный " . Ввиду того, что наш тогдашний храм правосудия постоянно осквернялся слишком хорошо известными злоупотреблениями, - бред Дубровского многозначителен. Когда ему предлагают подписать "свое полное и совершенное удовольствие " под решением, коим он ограблен в пользу богатого и сильного соседа, он молчит... и вдруг, придя в ярость, во внезапно налетевшем припадке безумия, дико кричит: "Как! Не почитать церковь божию! - Слыхано дело - псари вводят собак в божию церковь! Собаки бегают по церкви! "... Истинный суд, по Пушкину, лишь там, где он прежде всего равно применяет ко всем равный для всех закон, - где "всем простерт " законов "твердый щит, где, сжатый верными руками, - граждан над равными главами их меч без выбора скользит, - где преступленье свысока разится праведным размахом ", - где, наконец, судьи не только честны, но и независимы, так что неподкупна их рука "ни к злату алчностью, ни страхом " . Праведность размаха, о которой говорит поэт, - несомненно должна прежде всего выражаться в живом отношении к личности человека, не допускающем равнодушия к его судьбе, требующем обдуманных и справедливых мер исследования и разумных мер наказания. Именно с такой точки зрения и смотрел Пушкин на отправление правосудия. Оно должно быть жизненно, а не отвлеченно, и не давать в своем практическом осуществлении поводов к применению слов, влагаемых Бомарше в уста Фигаро: "Я надеюсь на вашу справедливость, хотя вы и представитель правосудия " . Поэтому он с любовью останавливается не на дьяке, в приказах поседелом, который "спокойно зрит на правых и виновных, добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева ", - а на Беккария, которого изучал и считал "величайшим филантропом своего времени " . Вопросы судопроизводства очень его интересовали. Он ясно понимал, что истинная справедливость выше формального закона и подчас ускользает от однообразия механических обрядов, - что суд, не свободный в своих приговорах, судящий лишь по предустановленным доказательствам, без самодеятельности судей, тревожно направленной на отыскание правды, очень часто может служить лишь доказательством, что summum jus - summa injuria (высшее право - это высшая несправедливость (лат.)). Его смущало, например, значение, которое формальный суд придавал собственному сознанию подсудимого. Он собирался писать повесть о двух казненных в Нюрнберге женщинах - Марии Шонинг и Анне Гарлин, невинно осужденных по всем правилам искусства, на основании собственного сознания, данного под угрозою пытки, в порыве отчаяния и в восторженной надежде на менее тягостную жизнь за гробом, - сознания, проверить которое судьи не потрудились . Рисуя в "Капитанской дочке" приготовления к розыску и к пытке, он строго осуждает собственное признание, которому наш дореформенный уголовный закон придавал значение "лучшего доказательства всего света ". "Думать, что собственное признание преступника необходимо для его полного обличения , - говорит Пушкин, - мысль не только неосновательная, но и совершенно противная здравому юридическому смыслу: ибо если отрицание подсудимого не приемлется в доказательство его невинности, признание его и того менее должно быть доказательством его виновности ". В то время, как, в глазах большинства, наказание основывалось на началах, выражаемых словами: "По делом вору и мука " и "Дабы, на то глядючи, и другим было то делати неповадно ", - он смотрел на наказание за преступление как на средство для исправления, а не исключительно для причинения страдания или даже гибели виновному. Карательные меры, господствовавшие в XVIII веке, представлялись ему жестокими. "Везде бичи, везде железо! " - восклицает он, характеризуя "законов гибельный позор ", исторгающий "неволи немощные слезы " . В замечаниях на Анналы Тацита, приводя рассказ о присуждении Сенатом Фабия Серена к заключению на безлюдном острове, чему воспротивился Тиберий на том основании, что человека, коему дарована жизнь, не следует лишать способов для ее поддержания, - Пушкин восклицает: "Слова, достойные ума светлого и человеколюбивого! ". Одной справедливости, однако, мало для того, чтобы размах карающего меча был праведным. Истинное и широкое правосудие должно выражаться и в человечном отношении к виновному. Еще никогда пример такой человечности и сострадания не бывал вреден. Во взгляде на это свойство правосудия Пушкин вполне сходился с своим знаменитым полемистом, митрополитом Филаретом, который писал в 1840 году: "К преступнику надо относиться с христианскою любовью, простотою и снисхождением, остерегаясь всего, что уничтожает или оскорбляет. Низко преступление, а человек достоин сожаления ". Идея кроткой жалости, милости и прощения проникает массу произведений нашего поэта. Можно сказать, что это одна из основных нот его творческой мысли. Уже его юношескому воображению, - когда в нем еще кипел избыток жизненной энергии и любви к борьбе, - в заманчивой нравственной красе рисуется картина победителей, которые весело и грозно бились, делили дани и дары и с побежденными садились за дружелюбные пиры (1817 г.). Ему привлекателен Петр, ласкающий "славных пленников " своих и подымающий заздравный кубок за своих учителей (1828 г.). Но особенно дорог ему и понятен великий монарх, когда он с подданным мирится, - виноватому вину отпуская, веселится, - "и прощенье торжествует, как победу над врагом " (1835 г.). Пушкин глубоко понимал громадное значение шагов к примирению с оскорбленною и страждущею душою и благотворное влияние великодушного и широкого прощения. Он испытал на себе, как под "таинственным щитом святого прощенья " умолкают "бурные чувства, кипящие в сердце - и ненависть, и грезы мести бледной "... Вот почему "лукавый льстец " способен накликать беду, стремясь ограничивать идущую с высоты трона милость, - вот почему пушкинский патриарх в "Борисе Годунове" благословляет всевышнего, поселившего в душе великого государя "дух милости и кроткого терпенья ", - вот почему великий поэт наш всю жизнь свою "участьем отвечал застенчивой мольбе ", и имеет гордое право на любовь народа уже за то, что воспевал своим чудным, непревзойденным стихом - милосердие, считая его призванием царя, а своей задачею считая "милость к падшим призывать "... В этой его особенности могут увидеть противоречие с воспеванием "славы бранной ". Но представление о нем, как о певце этой мрачной славы, неверно, так же как и многие другие о нем представления. Никогда поклонником войны, как средства для добычи славы, он не был. Его разум и человечность восставали против лишенных внутреннего содержания понятий, столь дорого иногда обходящихся людям. Почти все песни его, посвященные войне, относятся к началу двадцатых годов, когда кругом все еще было полно "священной памятью двенадцатого года " и обаянием только что выдержанной борьбы за народную независимость, за положение, добытое вековыми усилиями и жертвами, давшее русскому народу испытать "высокий жребий ". Написанное позже было вызвано впечатлениями начавшегося восстания греков против турецкого ига и последовавшей затем борьбы, захватившей сердца народов и правительств. И в обоих случаях дело шло не о добывании бранной славы, а о жизненных условиях существования двух народов - о родине и о "стране героев и богов ". "Восстань, о, Греция! восстань , - восклицал Пушкин, - страна героев и богов, - расторгни рабские вериги - при пеньи пламенных стихов - Тиртея, Байрона и Риги " . Картины битв, нарисованные им, также не могут свидетельствовать о его вкусе к тому, что Пирогов назвал "травматическою эпидемиею ". Не равнодушно и безразлично, с холодной точностью опытного батального художника, рисует он ужасную картину полтавского кровопролития, когда сливаются "клики, скрежет, ржанье, стон и смерть, и ад со всех сторон ". Он видит в нем неизбежное жертвоприношение для выполнения предназначения России, грозный путь к "гражданству северной державы ", достигнутому победой над соседом, завистливо и надменно мешавшим ее развитию и внесшим войну в ее внутренние области. "Лоскутья сих знамен победных " дороги ему, как указавшие "повелительные грани " тем, кто хотел бы ограничить политическую самобытность России, - дороги, как веявшие над русским солдатом, наряду с беззаветною храбростью которого Пушкин с восхищением отмечал отсутствие ненависти к врагу и тщеславия победами. Его, по собственным словам, не манила слава, грозящая "перстом окровавленным ", - вовсе не пленяла "бранная забава ", которую "любить нельзя ", - и если в 1821 году у него и сказалось желание вырваться на войну, то лишь потому, что в "смерти грозном ожиданьи " он думал заглушить тоску "своих привычных дум ", от коих увядал, как "жертва злой отравы ". Но и тут он чувствовал, что в нем не родится "слепая славы страсть - свирепый дар героев ". Грозное ожиданье смерти и готовность умереть за родину, способные возбудить зависть к тем, "кто умирать шел мимо нас ", - представляются ему необходимыми условиями войны, а вовсе не жажда чужой гибели. Наполеон, "царем воссевший на гробах ", был ему ненавистен. В мыслях его о тяжкой доле войны у него слышатся не упоение победою, разрешившею старый спор, но звуки примиренья. "В бореньи падший невредим " - ему не должно "узреть гневного лица народной Немезиды " и "услышать песнь обиды от лиры русского певца ". С наступлением зрелого возраста одни картины мира и внутренняя жизнь человека приковывают к себе мысль поэта, и он "жадно внимает " Мицкевичу, говорящему о "временах грядущих, когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся " . Знаменательно, что празднование дня рождения Пушкина пришлось в такое время, когда в другой стороне Европы, в тихой столице Голландии, занимается пока еще очень слабая заря осуществления этой возвышенной надежды . Нужды нет, что небо над лучами этой зари еще покрыто облаками своекорыстного, жестокосердого упорства, недоразумений и неискренности. Достаточно, что лучи эти уже блеснули... Раз занялась заря - солнце взойдет непременно! Таков закон физической природы, - таков и закон природы нравственной. Пускай же и в этом отношении наш поэт, восторженно восклицавший: "Ты, солнце святое, - гори! " - окажется пророком... В нравственно-житейскую формулу Пушкина входила очень трудно исполнимая часть: "Роптанью не внимать толпы непросвещенной ". Сам поэт находил, что "конечно, презирать не трудно отдельно каждого глупца... - но что чудно! - всех вместе презирать и трудно " ... Ему тяжело жилось в современном ему обществе, где приходилось нести свою любовь к правде, свое "роптанье вечное души " в бездушную среду "злых без ума, без гордости спесивых ", влачащих скуку, "как скованный невольник мертвеца ", и отдыхающих на чувстве недоброжелательства и на виртуозной клевете по отношению ко всякому, кто умственно или нравственно возвышается над их уровнем. В то время, когда поэту казалось невозможным считать, что "добро, законы, любовь к отечеству, права - лишь только звучные слова ", ему же приходилось, в письме к Чаадаеву, с душевной болью отмечать у нас "отсутствие общественного мнения, равнодушие к долгу, правосудию и правде ", благодаря чему создаются такие условия жизни, при которых отдельные личности, - как писал он князю Вяземскому, - "у нас не зреют , - а сохнут иль гниют " . Глубокое отвращение к этой среде, обнимавшей его со всех сторон, почти во всех проявлениях тогдашней скудной общественной жизни, - жило в душе Пушкина. "Подите прочь! Какое дело поэту мирному до вас! " - говорил он людям этой среды, считая их входящими в состав "толпы" и вовсе не обозначая этим именем народа, в презрении к которому его силились упрекнуть умышленно не хотевшие его понимать люди. Вся творческая его жизнь, посвященная духовному служению народу, громко вопиет против такого обвинения! Не мог презирать народ тот, который написал: "Льстец скажет - презирай народ! ". Под толпою он разумел все низменное, к какому бы слою общества оно ни принадлежало, - всех, читающих жадно мемуары и записки выдающихся людей, с целью найти щекотливые разоблачения или признания - и в низости своей радующихся унижению высокого, слабостям могучего потому, что "он мал и мерзок, как мы "! - "Врете, подлецы! - восклицает Пушкин - он и мал, и мерзок, но не так, как вы - иначе! " . Есть, однако, большая разница между теоретическим отрицанием и практическим отречением. Оценивая эту толпу по достоинству, признавая, что "достойны равного презренья - ее тщеславная любовь и лицемерные гоненья ", Пушкин, казалось бы, логически должен был дойти до неуязвимости по отношению к ней. Но в действительности, среди житейских условий, в которые он был почти безвыходно поставлен, его душа, доверчивая и нежная, была открыта злобному шипению и изощренным надругательствам светской толпы. Восприимчивая натура поэта и его чуткое чувство собственного достоинства открывали этой "хладной " толпе возможность постоянно наносить его сердцу "неотразимые обиды " клеветническими легендами, построенными на вымыслах, направленных именно на оскорбление его человеческого достоинства, - доводить Пушкина до мыслей о самоубийстве и о просьбе о ссылке в Сибирь или заточении в крепости . Едва ли может подлежать сомнению, что император Николай Павлович по-своему ценил поэтический дар Пушкина. Он, по прекрасному выражению последнего, "почтил его вдохновение и освободил его мысль " , - и записки Смирновой, помимо различных других данных, содержат в себе интересные указания на сочувственное и внимательное отношение государя к великому русскому поэту . Возвышенная душа Пушкина не стыдилась чувства благодарности и умела его испытывать, тем более, что, руководясь своим светлым умом и любовью к правде, он умел отделять хорошие намерения русского царя от практического их осуществления после того, как они прошли сквозь враждебную поэту среду лукавых советников и исполнителей. Но такое отношение к нему императора Николая было не по плечу, или, вернее, не по душе светской толпе и ее влиятельным представителям. Его ум, "любя простор", теснил всех, кому не страшна одна лишь посредственность. Его независимость и самостоятельность раздражали носителей противоположных свойств и "мозолили" им глаза. В среде, где искательство и покровительство составляли могучие рычаги успеха, личность человека, который явно тяготился своим официальным и столь вожделенным для многих званием и говорил: "Rien que je sache ne degrade plus que ie patronage " (ничто так не унижает, как покровительство (франц.)), - не могла не возбуждать завистливой злобы. Если бы Пушкин желал насладиться благами жизни в том виде, как их понимало большинство окружающих, ему следовало бы, подобно Мирабо, воскликнуть: "Mon Dieu, donnez moi la mediocrite " (Боже мой, сделай меня посредственностью (франц.)). Сознание своего призвания не давало ему склонить гордое чело ни пред толпою, ни пред отдельными нравственными ничтожествами "в величии неправом " или даже пред умными ненужностями. Научившись не завидовать этому величию, он вооружал его носителей против себя, - то бичуя их "пламенной сатирой " , то, по выражению Баратынского, "вцепляясь им в глаза " меткими эпиграммами. При этом в личных сношениях, благодаря своей страстной искренности, он, конечно, забывал правило житейской осторожности, советующее не относиться с презрением ко всякому, кого невозможно уважать, и не разглашать о своих личных недостатках (всегда притом преувеличивая их, как это было в его обычае), в забвении, что для этого, во всяком случае, существуют друзья, и что люди редко понимают существование слабостей, доступных только сильному. Поэтому усталость от условий своего существования и деятельности была в нем совершенно законна и естественна. Он был до того стеснен в своем творчестве посредниками между ним и его венчанным цензором, что получил замечание Бенкендорфа за напечатание "Анчара" с цензурного разрешения, и в 1835 году должен был в прошении, исполненном иронии и подавленного гнева, всеуниженно просить цензурный комитет урегулировать его отношения к цензуре . Дошло до того, что ему приходилось скрывать имя автора при печатании "Капитанской дочки", - а "Медный всадник" был запрещен. Все глубже и глубже вдумываясь в задачи жизни и в свое призвание, не находя подчас правильной оценки и понимания своих побуждений даже у друзей и оскорбляемый двуличными, приправленными пошлостью похвалами и худо скрытою злобою современной ему критики, - Пушкин думал найти отдых и обновление в семейной жизни. Он смотрел серьезно на положение женщины в обществе. Женщина - игрушка страстей, ограниченная в гражданских правах, поставленная в положение взрослого ребенка, не друг и товарищ, не "сослужебница" в жизни мужа - явление, пагубно отражающееся на всем общественном организме. Пушкин ясно сознавал это, и не раз, в разной форме, преследовал пустоту женской жизни в светском обществе, указывая в своих заметках, письмах и "Рославлеве" на полное духовное равенство женщины с мужчиной, требующее серьезного к ней отношения. Он был проникнут глубоким уважением к семейной жизни и к браку, "3aвиcимость жизни семейственной делает человека более нравственным " , - писал он. Слишком наивно было бы, по справедливому мнению профессора Кирпичникова, защищать молодого поэта от проповедников прописной морали, которые, гордясь своей дешевой добродетелью трусости и бесстрастия, обвиняли его в том, что он находил поэзию в дружеской трапезе или поддавался обаянию женской красоты . "Сионские высоты " всегда стояли перед ним. Руслан и Ратмир его юности, Татьяна его зрелых лет - показывают, что это обаяние не затемняло в нем семейного идеала. "Храните верные сердца - для нег законных и стыдливых " , - говорит он 24-х лет от роду, и жадное желание счастья звучит во всей его переписке со второй половины двадцатых годов. Созданный им в 1833 году образ капитанши Мироновой и ее трогательные слова пред приступом Пугачева обрисовывают возвышенный взгляд Пушкина на "consortium omnis vitae " (содружество на всю жизнь (лат.)). Если его сознательный и обдуманный выбор был неудачен в том смысле, что еще крепче привязывал его к светскому обществу и "впрягал в одну телегу коня и трепетную лань " - и если поэтому он не нашел полного отзывчивой гармонии домашнего счастия, то можно лишь жалеть об этом, но несправедливо пылать дешевым негодованием против той, которую он сам называл "чистейшей прелести чистейшим образцом " и право которой на свою нежную, доверчивую любовь торжественно засвидетельствовал пред лицом смерти. В отраве последних лет его жизни виновна все та же клевета, которая, притаясь на время и меняя цвета, как хамелеон, нашла в самом образе жизни семьи, принадлежащей свету и подчиненной его условностям и суетным обычаям, новую для себя пищу. В одной из своих боевых речей знаменитый Брайт сказал: "Могут ли оставаться спокойными честное сердце и возвышенный ум, чувствуя, что они ненавидимы, когда хотелось бы пользоваться заслуженною любовью, - и внимая вокруг себя тонкий свист клеветы, змеи, ползущей во тьме, так что нет возможности поразить ее!? " Такая именно клевета, направленная на Пушкина, вползла в семейную жизнь его и обвилась вокруг него нерасторжимым кольцом. Отравляя его сердце, смущая его ум, она предала его тяжким мукам подавленного гнева и сознания своей беспомощности против грязного вторжения праздного злоречия в "святая святых" его души. Разорвать это кольцо и - вернуть необходимое спокойствие мог бы один лишь отъезд из Петербурга и связанные с этим новые впечатления. Его манили Рим, Византия и Иерусалим, - о которых он хотел бы написать поэму, - он порывался даже в далекий Китай , но человек , коварной и лицемерной "дружбе" которого был, к несчастью, поручен государем России ее первый поэт, держал его, как Прометея, прикованным к серой и холодной петербургской скале и предоставлял коршунам злорадно терзать то сердце, о котором уже сам Пушкин говорил: "Пора! Пора! Покоя сердце просит! " . Нечистые руки вооружили против него клеветническое перо, и участь его была решена. Развязка не могла быть иною. Пушкин был слишком цельною натурою, чтобы продолжать жить в сумерках подвергнутого сомнению семейного счастья, чтобы примириться с положением, которое могло казаться двусмысленным. Он принадлежал к людям, следующим совету французского мыслителя: "On traverse une position equivoque - on ne reste pas dedans " (из двусмысленного положения выходят - в нем не остаются (франц.)) По условиям современной ему общественной жизни - поединок был, к сожалению, единственным выходом такого рода. Те, которые осуждают Пушкина за это и желали бы видеть его "не мячиком предрассуждений ", по-видимому, не представляют себе ясно последующей картины жизни "мужа чести и ума ", малодушно затыкающего себе уши среди возрастающего наглого презрения общества, вырваться из которого по первому желанию зависело не от него. Но и тут нравственный образ Пушкина ярко вспыхнул в последний раз. Угасая, он не разделил скорби Кочубея, которому пришлось "смерти кинуться в объятья, не завещая никому вражды к злодею своему " , и потребовал от своего друга и секунданта Данзаса обещания не мстить Дантесу, прощенному умирающим . Вдумчиво касаясь общественных язв и раскрывая их, Пушкин искал и исцеления их. Он сознавал, что не только карающего, но и созидающего закона для этого недостаточно. Необходимо свободное развитие духовных сил народа путем общественного воспитания и истинного просвещения. Отсутствие воспитания доли, ума, характера всегда служит корнем многих зол в жизни личной; отсутствие просвещения народа - источник зла в жизни государственной. Лишь лукавый льстец, по словам поэта, может говорить, что "просвещенья плод - разврат и некий дух мятежный " . Напрасно относить какие бы то ни было людские безумства к избытку просвещения. Напротив, одно просвещение способно оградить от общественных бедствий, - думал Пушкин, - и ссылался на многозначительные слова манифеста 1826 года о гибельном влиянии не просвещения, а праздности ума, более вредной, чем праздность телесных сил . Эта праздность ума и то, что "мы все учились понемногу - чему-нибудь и как-нибудь ", т. е. без всякой системы и определенной цели, смущали, его, так как, не давая прочных основ для житейского труда, ложились в основу "тоскующей лени ", для которой так часто единственным занятием в безделье "жизни праздной, как песнь рабов однообразной ", являются карты - "однообразная семья - все праздной скуки сыновья ". Еще более, чем несовершенство законов или отчужденность их от жизни, пугали его "сгущенная тьма предрассуждений " и поддерживающий ее "невежества губительный позор ", не только кладущий постыдную тень на общество, мирящееся с ним, но зачастую и ведущий его к гибели. Отсюда удивление Пушкина пред Ломоносовым, этим "единым самобытным сподвижником просвещения между Петром и Екатериною II ", - отсюда его восхищение Петром, "самодержавною рукою смело сеявшим просвещенье "; - отсюда увлекающая его картина торжества, когда "раздался в честь науки песен хор и пушек гром! " . Смерть рано похитила Пушкина. Он разделил судьбу Рафаэля и Байрона, тоже скончавшихся на 37 году жизни. Он только больше их выстрадал, прежде чем сомкнул глаза навеки. Страдальческая кончина его почти обрадовала тех, кого он называл толпою, - повергла в глубокую скорбь тех, кто понимал, чего лишилась Россия в Пушкине. Вот как описывал мне в 1880 году, в одну из долгих вечерних прогулок по морскому берегу в Дуббельне, впечатление, произведенное на него смертью Пушкина, покойный Иван Александрович Гончаров: "Пушкина я увидал впервые в Москве, в церкви Никитского монастыря. Я только что начинал читать его - и смотрел на него более с любопытством, чем с другим чувством. Чрез несколько лет, живя в Петербурге, я встретил его у Смирдина, книгопродавца. Он говорил с ним серьезно, не улыбаясь, с деловым видом. Лицо его - матовое, суженное книзу, с русыми бакенами и обильными кудрями волос - врезалось в мою память и доказало мне впоследствии, как верно изобразил его Кипренский на известном портрете. Пушкин был в это время для молодежи все. Все ее упования, сокровенные чувства, честнейшие побуждения, все гармонические струны души, вся поэзия мыслей и ощущений - все сводилось к нему, все исходило от него... Я помню известие о его кончине. Я был маленьким чиновником, "переводчиком" при министерстве финансов. Работы было немного - и я для себя, без всяких целей, писал, сочинял, переводил, изучал поэтов и эстетиков. Особенно меня интересовал Винкельман. Но над всем господствовал он. В моей скромной небольшой комнате, на полочке, на первом месте, стояли его сочинения, где все было изучено, где всякая строка была прочувствована, продумана... И вдруг пришли и сказали, что он убит, что его более нет... Это было в департаменте. Я вышел из канцелярии в коридор - и горько, не владея собой, отвернувшись к стене и закрывая лицо руками, заплакал. Тоска ножом резала сердце - и слезы лились в то время, когда все еще не хотелось верить, что его уж нет, что Пушкина нет! Я не мог понять, чтобы тот, пред кем я склонял мысленно колена, лежал бездыханным... И я плакал горько и неутешно, как плачут по получении известия о смерти любимой женщины... Нет, это не верно, - о смерти матери, - да, матери. Чрез три дня появился портрет Пушкина с подписью: "Погас огонь на алтаре...", но цензура и полиция поспешили его запретить и уничтожить... " Пушкин погиб, но он не умер. Можно было разрушить его телесную оболочку, но плоды его духа, его творческого гения не поддаются смерти. Он сам знал это, говоря в пророческом предвидении: "Нет! Весь я не умру! Душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит "... Звон его душевных струн стоял над русской землею непрерывно, то густея, то временно ослабевая, под влиянием злобы дня. Но взгляды односторонней оценки и юношеского задора, пробовавшего колебать треножник "маленького, миленького Пушкина " , прошли, "спадая чешуей ", и восьмидесятый год соединил у памятника в Москве, в одном общем чувстве благодарного умиления, просвещенных русских людей самых различных направлений. Тогда, казалось, безвременно погибший поэт простил русскому обществу с высоты своего пьедестала его вольные и невольные по отношению к себе прегрешения... В забытьи последних телесных мук своих, светлея и прозревая духовно, он говорил Далю: "Ну, подымай же меня! Пойдем, да выше!.. выше! "... И он идет все выше и выше в русском самосознании, поднимая его за собою, облагораживая его. Гремящий и чистый ключ его поэзии разлился по русской земле в многоводную и широкую реку. Своим нравственным обликом Пушкин вещает нам о вечной красоте, о любви к правде, о милости к падшим, о сострадании. Он сказал: "Есть избранные судьбами - людей священные друзья - их бессмертная семья неотразимыми лучами когда-нибудь нас озарит "... Но кто же, если не он, принадлежит к этой семье? Его неотразимые лучи светят над нами; он на школьной скамье и в тишине семьи встречает нашу молодежь и учит ее, посвящая в тайны русского языка, в его невыразимую прелесть; - он будит в устающем сердце старика вечные чувства и память о лучших порывах его молодой когда-то души! Недаром сказал ему Тютчев: "Тебя, как первую любовь, России сердце не забудет! " . А кого нельзя забыть, тот не умирает. И кажется, что здесь, на празднике нашего духа и нашей справедливой гордости, в среде Академии Наук, присутствует и он, ее главнейший член , живой, подвижный, с выразительным лицом, в густых кудрях волос, с печатью светлой думы на челе, - и что сегодня его веселый, детский смех звучит особенно радостно, без затаенной ноты скорби, и прекрасные голубые глаза не имеют повода темнеть от боли и гнева... Так отдаленная звезда, уже прекратив свое существование, продолжает лить на землю свои чистые, свои пленительные лучи...Христианским представлениям, это должно им дать здоровье, долголетие, благополучие, счастье, успокоение. И наоборот, неисполнение нравственного закона может вызвать болезни, преждевременную смерть, бесславие и позор. В реальном же мире дело обстоит... церковники „не замечают", что смысл этих поучений в Библии неравнозначен. Определяющее место в библейских нравственных требованиях принадлежит таким из них, которые чужды интересам трудящихся масс. В противоположность коллективизму трудящихся...
https://www.сайт/religion/11677
Делаются для него эталонами, с которыми он соотносит свое поведение. Сознание долга развилось как нравственное явление, выражающее стремление человека выполнить свои обязанности перед другими людьми, перед обществом. Совесть... богословы подчеркивают, что свобода воли человека относительна: только аморальные поступки он совершает самостоятельно, в нравственных поступках ему помогает божественная благодать. Научное понимание факторов, определяющих моральную деятельность людей, выявило иллюзорность...
https://www..html
Энциклопедией клинической медицины для нескольких поколений врачей. В разделе «Самосовершенствование» говорится: «Тот, кто совершенствуется нравственно , творит благие дела, не будет испытывать страданий от тяжёлых болезней или бедствий. Это один из важнейших... , чтобы сдержанность и покладистость стали привычными, а нрав неподдельно добрым. Помимо совершенствования в нравственности , важно изменять и умерять свои привычные склонности. Ограниченный человек вспыльчив и замкнут, часто бывает...
https://www.сайт/journal/147461
Потянем жребий, кому кого пропустить. Материальный Интерес хранил молчание и не отводил взгляда. - Чтобы избежать нежелательного конфликта, - сказала тогда Нравственность не без душевной муки, - я сама распластаюсь, - и ты сможешь пройти по мне. Тут только Материальный Интерес разверз уста. - Едва ли моим ногам будет удобно по тебе...
https://www..html
Теории и практики. Важность учета психологических аспектов хозяйственной деятельности, необходимость укрепления ее нравственных основ четко осознавались уже в дореволюционный период многими представителями отечественной экономической и философской мысли... ученые. Для "новых русских" выгода оказывается зачастую выше морали и права. Характерные черты их духовного облика : неразборчивость в средствах, лицемерие, хитрость, жестокость. Эти их качества и порождают массовое развитие таких явлений...
https://www.сайт/psychology/17436
https://www.сайт/navigator/nravstvennyiy-zakon.html
Деятельности и осмысления воспитанником своей жизни по отношению к окружающей действительности. Основой воспитания, определяющей нравственное развитие, является формирование гуманистических отношений детей, не зависимо от содержания, методов, форм воспитательной... нормы морали могут быть воспитаны только в процессе длительной практики самого ребенка, только упражняясь в нравственных поступках. Говоря о морали, мы подразумеваем поведении людей, совокупность норм, регулирующих отношение к обществу...
